Анатолий Иванович не успел ответить. В сенях послышался бархатистый, рокочущий басок, и в комнату, нагнувшись под притолокой, вошел Андреев. Ни дать ни взять — бог охоты. На нем толстый кожаный комбинезон, финская шапочка с полукруглым козырьком; за плечом «зауэр» — три кольца, кожаный ягдташ с захлестками для утиных шей, рюкзак; нож в замшевом чехольчике, хронометр и компас дополняли его обмундирование. От него веяло силой, здоровьем и беспощадностью.
Оказалось, что прошлогодний егерь Андреева уехал на далекое Святое озеро и вернется не раньше чем дней через пять-шесть. Вот ему и сосватали Анатолия Ивановича, благо тот держал на Великом два челнока.
Почти следом за Андреевым зашел младший брат Анатолия Ивановича, Василий. Он сопровождал сегодня генерала и, видимо, не желая ударить в грязь лицом, пришел прощупать брата насчет возможностей охоты.
— Вы на Березовый остров поедете? — спросил Василий.
— А что там, на Березовом, делать-то? — отозвался пренебрежительно Анатолий Иванович.
Я уже не первый год наблюдал двух братьев и еще ни разу не видел, чтобы они хоть в чем-нибудь сошлись друг с другом. Это был какой-то пережиток их детских отношений, особенно трогательный в старшем — серьезном, прохладноватом, никогда не теряющем чувства собственного достоинства Анатолии Ивановиче.
— На Березовом утиного мясца ныне не найдешь, — повторил он убежденно.
— Говорят, вчера там здорово надобычили.
— Говорят, что кур доят. На Хахаль идти надо, единственное место.
— Кто его знает… — протянул младший брат.
И хотя голос его звучал скорее сомнением, нежели согласием, Анатолий Иванович тут же поторопился изменить собственное мнение.
— Только навряд там браконьеры чего оставили…
— Ты ружье берешь? — спросил младший брат.
Анатолий Иванович с сожалением бросил взгляд на свою испытанную «тулку», висящую на стене, и сурово сказал:
— Дела с забавой не путают. Мы не бабахать едем, а гостей везем.
— И то верно, чего его зря таскать?
— Небось, руки не отвалятся, — заметил Анатолий Иванович.
Получив столь ясные ответы на интересующие его вопросы, младший направился к двери.
— Подсадные тебе нужны? — спросил он вполоборота.
— Как не нужны? Ты вроде моих уток знаешь…
— А разве вы свою знаменитую подсадную не берете? — спросил Андреев, когда дверь за младшим братом захлопнулась.
— Да нет, зачем она нам, — хмуро пробормотал Анатолий Иванович.
— Вот те раз!.. Хорошая подсадная — половина успеха!
— Васька даст подсадных. У него хорошие утки, правильные.
— Не темни, не темни, Анатолий Иванович! — со смехом погрозил ему пальцем Андреев. — Не на таковских напал, мы все про твою Хохлатку знаем!..
— Далась она вам. Утка как утка…
— Ну, как хочешь, а без Хохлатки я не пойду, — Андреев все улыбался, но чувствовалось, что он начинает злиться.
— Дело хозяйское… — пробормотал Анатолий Иванович.
— Люблю мужика! — сказал Андреев. — Ну, хватит упрямиться!
— Нешто не все вам равно, какая подсадная? — с тоской сказал Анатолий Иванович. — Без добычи не останетесь.
Мне как нельзя лучше было понятно упорство Анатолия Ивановича. Ничто так не ценится в Мещере, как хорошая подсадная утка. Ружья у местных охотников, как правило, неважные: старые, разболтанные «тулки» или «ижевки», нередко с треснувшей ложей, обмотанной проволокой. Но я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из охотников мечтал о «зауэре» — три кольца, тульском тройнике, браунинге или любом другом совершенном оружии, до которого столь падки московские любители. Они вполне полагаются на собственный глаз и руку; их ржавые «тулки» и убогие «ижевки» не знают промаха. Но вот подсадная утка — дело другое, ее не заменишь никакой сноровкой.
Бывает утка тупая, которая никак не отзывается на то, что творится вокруг нее. Селезень может пройти над ней, она и голоса не подаст. Или вдруг ни с того ни с сего заведет свое «кря-кря», попусту взбудоражив охотника. Бывает нервная утка: она подымает невообразимый крик, когда мимо нее пролетит чайка или ворона погонится за коршуном, чтобы отнять у него рыбешку. Она вдруг начинает громко бить крыльями по воде, пытаясь оторваться от привязанного к лапке грузила, в такой неистовой тревоге, точно ей грозит неминуемая гибель. Она отзывается на все так чутко и бурно, что сбивает охотника с толку. Бывают утки умные, «правильные». Такая утка не дерет даром глотки, но ни один селезень не пролетит мимо, заслышав ее негромкий, зазывной крик. Она тонко и вкрадчиво подманивает товарок, летящих на вечерний жор. «Пожалуйте сюда, — вежливо и спокойно говорит подсадная. — Здесь очень вкусная еда». Она загодя предупреждает охотника о пролете; словом, она понимает, что от нее требуется, и работает не за страх, а за совесть. И вот среди подобных уток иной раз оказывается такая, что о ней легенды складывают.
Мать подсадной Анатолия Ивановича потоптал дикий селезень, в ней равно чувствовались оба начала. Она была плотнее и крупнее кряквы-дикарки, но суше, поджарей своих домашних сестер. Она была гладенькая, будто водой облитая, лишь над основанием клюва смешным хохолком изгибалось перышко. За это Анатолий Иванович и прозвал ее Хохлаткой. Если селезень на пролете заслышит призыв четырех-пяти подсадных, он неизменно откликнется на деликатный и неназойливый голосок Хохлатки. На каждый случай у нее был свой особый сигнал охотнику. Прислушиваясь в своем шалашике к ее кряку, Анатолий Иванович знал все, что творится в просторе: вот стая матерых потянула на чистое, вот пролетел за его спиной чирок, вот приближается, готовясь к посадке, тройка гоголей, их придется сейчас бить влет — раздумали садиться.
