Подружка №44 - [6]

– Доброе утро, – сказал Фарли.

При виде его сигареты Джерард с отвращением поморщился. Курение было нашей главной причиной для споров. Джерарду было мало, чтобы я просто бросил курить; бросив, я должен был официально заявить, что курение – удел кретинов, трагическая ошибка и страшная глупость. При этом еще неплохо было бы письменно подтвердить, что курил я только из желания казаться умнее, и честно признать, что я вообще плохой, а он вообще хороший. При мысли об этом я приободрился.

– Ты случайно не трахался на нашем диване? – спросил Джерард, яростно упирая на слово «трахался».

Фарли подошел к раковине, чтобы налить воды в чайник, внимательно проследил, как красный шарик на шкале уровня поднялся до отметки «1 чашка», и закрыл кран.

Я молча ломал голову, что заставило Фарли остаться дома. Джерард был удивлен не меньше. Джерарду, который был противником любых перемен, пришлось мириться с самым сильным потрясением основ миропорядка с тех пор, как Пола, мишень его эпистолярных выпадов, сменила цвет губной помады. Тогда он, по меткому выражению моей мамы, «играл лицом», а проще говоря, ныл, пока она не вернулась к прежнему цвету. Но все нытье в мире не поправило бы сейчас того, что Фарли дома – и один.

– Ты что, вчера вечером никого не закадрил? – шевельнув бровями, недоверчиво спросил он.

– Нет, – ответил Фарли. – Где у нас чайные пакетики?

– В шкафу.

Фарли достал коробку с чаем, взял оттуда пакетик, поискал на сушилке чистую кружку и, не найдя, пошел мыть.

– Не повезло, – со скрытой издевкой буркнул Джерард.

– Ну и что, – возразил Фарли. – Я выхожу из дома не только на охоту. Иногда можно и отдохнуть ночку.

– Когда это? – фыркнул Джерард, как сеттер, почуявший дичь. – Смертельная болезнь, любимая в коме, похороны родной матери?

– Чаще, чем ты думаешь, – парировал Фарли, лениво заглядывая в лежащее на столе письмо. – Да не хватайся ты за него так, я ведь не отнимаю. Кому это?

– Бывшей подруге.

– Я и не знал, что у тебя есть девушка. Думал, после Полы еще никого не было, – не без удивления заметил Фарли.

– Ты прав, – рассмеялся Джерард. – Боюсь, до тебя с твоей прытью мне все-таки далеко.

– Ну-ка, ну-ка…

– Я хотел сначала показать Гарри, но ты, пожалуй, в женщинах разбираешься лучше. Хочешь, сам прочту вслух?

– Валяй, – разрешил Фарли. Говорил он, как всегда, немного в нос.

Джерард начал читать. Сначала он следил за голосом, как нервный полисмен, оглашающий список обвинений на процессе века, но по мере перечисления размеров морального ущерба – четырнадцать мятых рукописных страниц – я стал опасаться, как бы он в пылу обличения не разнес нам в щепки всю кухню.

Дважды он стукнул кулаком по столу, и даже Фарли, который, я уверен, не мигнул бы, если б у него на глазах убивали всю его семью (будь у него семья), содрогнулся. Один раз пнул стену, отчего со стены посыпалась штукатурка. Он пыхтел и задыхался, завывал и скрежетал зубами. Голос его становился все суше от затаенной обиды, речь сделалась бессвязной и отрывистой, хотя время от времени до меня доносилось: «неверная», «подлая тварь», «авантюристка, которой ни до чего нет дела».

Гроза миновала, письмо закончилось, Джерард осел на стул, шипя, как проколотая шина.

– Ну, – прохрипел он, – что скажете? Наверное, слишком сильно?

– Даже не знаю, – протянул Фарли. – Может, добавить пару слов о международном терроризме? Уверен, там без нее не обошлось.

– Хватит хохмить, – надулся Джерард. – Меня интересует ваше мнение.

Фарли глотнул чаю.

– А тебе обязательно называть ее воровкой и шлюхой? – мягко поинтересовался он.

– Она и есть воровка и шлюха, это мой основной аргумент против нее, главная мысль письма, – ответил Джерард, старательно размешивая остывший чай. – Она забрала наш книжный шкаф – а я имею право на половину этого шкафа. Следовательно, она воровка. И она спала в нашей кровати с этим волосатым хиппи. Следовательно, она шлюха. Я ее не оскорбляю, только констатирую факт. И потом, я ведь не называю ее ни шлюхой, ни воровкой, а только высказываю подозрение, что она шлюха и воровка. По-моему, разница есть. Это трудно не заметить.

– Уверен, она ее почувствует, – кивнул Фарли, машинально разворачивая газету. То была рекламная страница, самая его любимая, хотя на моей памяти он ни разу не ходил в кино и даже не прочел ни одной книги. В Фарли меня всегда удивляла и несколько тревожила его неспособность заниматься каким-то одним делом. Он вечно отвлекался еще на что-нибудь: смотря фильм по видео – болтал по телефону, во время разговора читал газету, при беседе смотрел вокруг, а не на вас. При этом он почти все успевал, но непонятно было, вполне ли он понимает, что происходит вокруг. Видимо, обзор жизни интересовал его больше, чем сама жизнь.

Уже давно я заметил, что его привлекали неуравновешенные натуры; одним из его излюбленных определений для симпатичных ему людей было «сумасшедший». Вероятно, здесь и крылась причина: он предпочитал тех, у кого хватало вежливости представить в ярких цветах особенности своего характера, дурно воспитанным глубоким многозначительным типам, к которым приходится долго приглядываться, прежде чем поймешь, что они собой представляют. Иногда я не понимал, за что он любит меня; с одной стороны, я не отношу себя к унылым занудам, с другой – несколько встревожился, узнав, что за глаза Фарли обычно называет меня «сумасшедшим Гарри». Хотя, пожалуй, все лучше, чем «Толстый» (так окрестил меня Джерард).