Подростки - [5]

Ярко пылали, потрескивая, смолевые сучья. Желтые языки пламени лизали их, прыгали с ветки на ветку, точно рыжие белочки, взбирались все выше и выше и вдруг вырывались к темному небу. Тогда сразу отскакивала густая пелена ночи, вспыхивала золотом белая борода Федосеича, становились медно-красными лица ребятишек, а из темноты точно подбегала к костру молодая сосеночка. Но снова опадали желтые языки, и сразу ночь подступала к костру, погружала в полумрак лица людей, и снова отступала, убегала в темноту молодая сосеночка.

Неподвижно сидят мальчики, затаив дыхание, не сводя глаз с костра. Хочется скорее услышать рассказ Федосеича, но они не решаются торопить старика. А тот тихо-тихо, точно сам с собой разговаривая, начинает рассказ:

— Тому времени и счет пропал… Мне восьмой десяток пошел, а я от дедов слыхивал еще в те поры, когда вроде вас, мальчонкой был. Жизнь, она, ребятки, сроду горька. Сейчас не сладка, а в те поры и вовсе житья не было. Народ маялся, а хозяева на маете этой богатство себе добывали. А как робил народ! В горе, аршинов на сорок под землей… Опять же на заводской работе, на огненной, стояли…

— На какой? — не понял Валя.

— На огненной… Только на той работе подолгу не дюжили. В кричне постой-ка да крицу поворочай, а она известно — чугун раскаленный, пудов в тридцать весу. Вот ее молотами и отковывают, железо, значит, делают. Поди, поработай — кожа сваривалась, грудь пропадала, руки, ноги дрожали. Ну, хорошо — это в кричне. В другие от ра́на до по́здна руду били, тоже нелегкое дело. Камни самоцветные, кразелиты, шерлу искали. Которы золотишком промышляли — не на себя — на хозяина. Иной золото в руках держит, а сам сухой корке рад. Вот она, жизнь-то прежняя. Да и нонче не краше, разве что огненной работы нет, а все одно — трудовой человек спину гнет, руки бьет, а хозяин деньги в карман кладет…

— А Данилка про это не сказывал! — не утерпел Митя.

— Не сказывал, потому несмышленыш ты, да и сказывать-то с умом надо, таких рассказчиков не жалуют хозяева… А ты слушай дальше, может, и поймешь чего. Сейчас хозяин жилы тянет, а в те поры иные заводчики хуже зверя были, а прихвостни ихние, мастера да управители, и того пуще лютовали. Иной в заводском или, там, в рудном деле ничего не маракует, зато человека изувечить — первый мастер. Ну, хорошо. Только у народа тоже терпенью мера есть. Какой человек терпит, терпит, апосля расправит спину, рассчитается с тем самым зверем, — да и ну в бега. Тайга да горы, ребятки, не мачехой, а маткой родной были. Так-то. Вот, скажем, и я, — через то самое в лес подался.

— Убил! — в один голос воскликнули ребятишки.

— Цыть вы, пострелята, — рассердился старик, — нешто я убивец? Да не о том сказ.

— Терпели, терпели люди, говорю, да в бега и ударялись. Это те, которые потише. А которые посурьезнее, те в ватажки сбивались да с хозяевами расчеты сводили. Ко батюшке Омельяну Иванычу подались многие.

— Это Пугачев, который атаманом был? — спросил Митя.

— Вот вот! Но и до Омельяна Иваныча народ по ватажкам сходился, а первый, знаменитый по Уралу атаман был Рыжанко Золотой. Был тот Рыжанко ростом высок и статен, лицом белый, взглядом так скрозь и пробирает, а волосы, что твое золото чистое. За те волосы его Золотым-то и прозвали.

— Он, поди, сильный был? — глаза Вальки загорелись.

— Сказывают, силы человек был непомерной и храбрости отчаянной, иначе кто б его за атамана признавать стал? Да и атаман тот не простой человек был. Еще до бегов, бывало, сгрубит какому начальству, пороть его прикажут, розог, как надо, наготовят, а розга его не берет: лежит Золотой — улыбается. Говорили, что и пуля его не брала.

— Почему?

— Потому — слово такое знал. Ну, хорошо. Атаманил, значит, Золотой на Чусовой реке. Много купчишек да управителей он на тот свет поотправлял. Справедливый был: хоть под кафтаном, хоть под рясой плохого человека разберет, а хорошего ни в жизнь не тронет; работный люд, беднота всяко у него заступничество находили. Так-то! Золота, серебра, самоцветов, оружия всякого поотбирал — не считано, не видано. Оружье и золото в горе, в потайной пещере, укрыл до времени.

— А та пещера и сейчас есть? — спросил Митя, затаив дыхание.

— А ты вперед не забегай, о том мой сказ будет…

…Вот раз случай-то какой вышел. С дозорного места, что над Камой и посейчас виднеется, приметили атамановы товарищи — лодка плывет, управитель заводчика Ширяева, злодея, с какими-то людьми едет, а управитель тот и сам — собака не последняя. Ну вольница, ясное дело, лодку остановила. Разговор короткий, дело простое. Что надо — себе взяли, управителя прикончили да — в воду!

Плавно лилась складная речь старика. Ребята сидели, боясь шелохнуться. Они заслушались и теперь уже не перебивали Федосеича вопросами. Валя, не мигая, смотрел на костер и, казалось, в пламени его видел стройного, красивого, могучей силы атамана…

Видел, как прискакал Золотой на завод к злодею Ширяеву, как убил пса сторожевого, неслыханного и невиданного, с изумруд-камнем в глазах, как нашел Золотой супостата Ширяева за тремя дверьми: первой — медной кованой, второй — серебра белого и третьей — золота чистого. Убил Золотой того заводчика, а сам спустился в подвалы тюремные и освободил рабочих, цепями железными к колодкам каменным прикованных, а на цепь посадил приказчиков да барских угодников.