Подражание Гомеру - [8]

На часах было десять, в прежние времена уже начало бы смеркаться, но с тех пор, как Земля слегка съехала с орбиты и начала летать вокруг Солнца по, как выражались ученые, «предхаотической траектории», дни то затягивались сверх нормы, то обрывались вдруг внезапно, сменяясь столь же ненормальными ночами. Погода тоже чудила, времен года стало неопределенно много, они не чередовались предсказуемо, а менялись и мельтешили совершенно беспланово.

Война город задела не крепко, ухватила его только за северо-западный бок, чадила и присвистывала с краю. Здесь, где промзона сходилась с одно-двухэтажным жилым предместьем, располагался в бывшем заводоуправлении один из командных пунктов Фрезы.

Заводы не работали и понемногу исчезали. Сим уверял, что местные в сговоре с противником, они заказывают ему обстрелы промышленных объектов, затем составляют акты о невозможности их восстановления, распиливают руины на металлолом, который и продают затем «на ту сторону» бизнесменам, спонсирующим врага. Сим также отмечал, что без соучастников в Народной Армии такие махинации были бы невозможны и что имеются данные о некоторой близости Строгого и Минуса к этому гнилому делу. Командарм не реагировал. Он не прощал невыполнение его приказов, неуставную болтовню, неопрятный вид и вранье, но к воровству был на удивление снисходителен. Конечно, открытый разбой, демонстративное мародерство карались беспощадно. Но тех бойцов, кто грабил скромно, без удали, не напоказ, Фреза не трогал. По личному опыту и из книг по истории, а больше по чутью и угадыванию главного в разных сортах людей он знал, что воин, не случайно призванный, а настоящий, природный воин по натуре всегда бандит. Самые лучшие, самые идейные его солдаты, искренне считавшие себя бескорыстными патриотами, и те на самом деле начинали скучать, если подолгу нечего и не у кого было реквизировать, отжать или хотя бы просто украсть. Поэтому командарм, улавливая тонким слухом коммерческое копошение в глубине войска, не мешал этому естественному процессу, но слушал внимательно и следил, чтобы не разросся он шире безопасных размеров, чтобы не было заступов и перебора. Бойцы понимали, что их возня слышна ему, и, из уважения не желая оскорбить его слух, шуршали аккуратно, не заступая за красные линии, мысленно проведенные им и мысленно угадываемые ими.

Война же шла своим чередом. Если не случалось крупных операций, потери сторон были примерно равные. В месяц обычно выходило в общей сложности двадцать двухсотых и полсотни трехсотых. Сверх того, укры по свиному своему характеру любили палить по жилым кварталам, так что штук шесть мирных обывателей, как правило, набивали. Потери эти, ничтожные в сравнении с многими тысячами первой стадии конфликта, давно стали привычными и никого не интересовали. А если почему-то выдавался месяц из ряда вон выходящий и потерь становилось вдруг значительно больше или, напротив, существенно меньше, поднимался страшный шум, международные наблюдатели и журналисты начинали галдеть, начальство суетилось, все пытались понять, что пошло не так. Наезжали из центра проверки и комиссии, устраивались выволочки, распекания и просто задушевные беседы матом, наводился порядок, то есть переставлялись с места на место командиры, подразделения, слова в инструкциях, склады и укрепления, и ситуация нормализовывалась, война возвращалась в прежнее русло и шла опять по-старому: двадцать двухсотых, полсотни трехсотых, шесть мирных, двадцать двухсотых, полсотни трехсотых, шесть мирных…

Поначалу война была молодой, горячей. Красивая и беспечная была. Противников неудержимо влекло друг к другу, они жаждали близости и не раз, позабыв обо всем, заключали друг друга в страстные объятия рукопашных схваток. Но прошли годы, война постарела, подурнела, замедлилась. Прежней страсти уже не было, и как пожилые супруги в затянувшемся браке, воюющие стороны хоть и не расходились, но и сближаться уже не очень желали, держали дистанцию. Маневрируя на расстоянии, все чаще перепоручая ратное дело беспилотникам, постреливая издалека и не особенно целясь, каждый давно уже втайне мечтал о другом враге и другой войне.

Фрезе, как и всем здесь, тоже надоела эта вялая канитель, он не хотел победы по очкам, у него был хороший план большой последней решительной битвы. Ресурсы были накоплены и распределены так, чтобы в любой момент можно было провести неожиданный удушающий прием, утопить почти всю (а при некотором везении и просто всю) вражескую армию в котле пострашнее иловайского. Но из центра шли сдерживающие директивы, какие-то незнакомые ему люди в пиджаках на каких-то неразборчивых переговорах заключали какие-то необъяснимые перемирия, в которых вязла, и глохла, и никак не кончалась постылая война.

ДОМ

Жил Фреза в реквизированном особняке бывшего депутата местного совета, сбежавшего в Киев и порой робко позванивавшего оттуда на свой домашний телефон, чтобы спросить, что, мол, шановний пан сепаратист, стало с тремя банками абрикосового компота, не скушали ли их случайно героические бойцы, и если еще нет, можно ли, чтобы зашла сестра жены забрать две из них для племянников, а одной пусть угостится пан командарм, от всего сердца передайте ему приятного аппетита и спасибо за то, что сохранил дом и не дал разместить в нем госпиталь, как, слышно, кто-то предлагал, да и просто растащить могли, время-то военное, да вот бог уберег. Фреза к домашнему телефону никогда не подходил, и обычно с законным хозяином балагурил Багор, а с недавних пор и Нада общалась с ним вполне охотно и даже сама звонила депутату, чтобы получить советы по домоводству, узнать, как включается обогрев пола в прихожей и нет ли какого способа избавиться от гусениц на яблонях.