Поднявшийся с земли - [50]

Все это говорится на прощанье, а внизу виднеется замок, и не счесть историй, происходивших в нем, и тех, которые еще ждут своего часа, и мы крепко ошибемся, если будем считать, что ныне войны идут не в замках, а перед ними, что навсегда окончены деяния — даже бесславные, даже ничтожные, — часть которых эти замки составляли, ведь писал же маркиз де Мариалва [21] королю: Я уже имел честь уведомить ваше величество о том, что Мануэл Руис Адибе, на которого возложено управление Монтемором, к оному управлению неспособен, ибо, помимо того, что он не в силах управлять, он еще и освобождает людей от постройки укреплений и за то получает от них мзду, отчего возведение крепости и тянется столь долгое время, а потому я прошу разрешения сообщить вашему величеству имена тех, кто более его пригоден к отправлению этой должности: так, начальник артиллерии Мануэл да Роша Перейра выказал себя человеком ревностным, сведущим и деятельным, а потому испрашиваю позволения вашего величества передать начальствование над Монтемором ему, что же до Мануэла Руиса Адибе, то он может тратить свое жалованье на собственные удовольствия, подобно тем кавалерийским капитанам, коих вашему величеству угодно было от службы отставить: полагаю, впрочем, что он не так беден и не столь обременен обязанностями, чтобы впасть в ничтожество, если выплату жалованья прекратить ему и вовсе. Эх, бедолага Мануэл Руис Адибе, что ж ты так плохо заботился об интересах короны и так хорошо — о своих собственных?! А времена-то изменились, ныне ревностные служаки убивают людей в монтеморской казарме, а потом выходят, закуривают, кивают — до завтра! — часовому, который мужественно всматривается вдаль — не наступают ли испанцы? а потом, спокойно беседуя, твердо ступая, идут вниз по улице, толкуют о том, как нынче работалось — сколько зуботычин, сколько пинков, сколько ударов дубинкой — вроде ничего был день, — и ни одного из них не зовут Адибе; их имена — Жоан-Мразь и Жоан-Грязь, — близнецы они, что ли? — и вот они стоят перед кинотеатром, перед воскресной афишей — а ведь воскресенье-то завтра, — мы торжественно открываем летний сезон замечательной комедией «Великолепный лентяй» — с женами сходим, им, бедным, понравится, теперь вроде будет поспокойней, стоит сходить, здорово — «здорово» сказано про кинофильм, который шел тут в четверг — в главной роли королева песни и танца Эстелита Кастро, в остальных ролях Антонио Вико, Рикардо Мерино и Рафаэла Саторрес в новом музыкальном фильме «Земля дрожит». Оле!

* * *

Чудом спаслись они. Не будем называть их всех поименно, нам вполне достаточно знать, что часть из них отправилась в Лиссабон обживать тюрьмы и каталажки, остальные же вернулись к молотилкам работать за новую поденную плату, во всяком случае до конца жатвы. Падре Агамедес отечески наставляет заблудших своих овец, то прямо, то намеками напоминает, чем они ему обязаны и как ревностно надлежит им исполнять христианский долг, коли святая матерь наша церковь столь явно обнаружила свою силу и всемогущество: пали оковы и отверзлись темницы, едва простерла к ним она десницу свою, слава Всевышнему. Красноречие его гремит в полупустой церкви над головами одних только старух, всем прочим наскучила слишком утомительная признательность. В Монте-Лавре о тюрьмах знают мало, и, хотя Сижизмундо Канастро и утверждал, что их тьма, скудные сведения о них весьма расплывчаты, ну да ведь в этих местах и о смерти соседа узнают только на другое утро, когда уже всю округу обежит слух о покойнике — страшнее смертного часа неизбывная усталость живых, им не до разговоров на отвлеченные темы.

С отцом что-то плохо, прямо и не знаем, как быть, — вот о чем говорят здесь, о делах насущных, домашних, лишь бы не вспоминать о том, что жатва к концу подходит, а как оно будет после, никому неизвестно. Вроде, должно быть то же, что и в прежние годы, да только теперь Норберто, Алберто, Дагоберто устами своих управляющих пророчат: еще, мол, пожалеют, батраки, что лодырничали во время стачки, дорого им надбавка обойдется. Адалберто прислал уже из Лиссабона письмо и велел после жатвы и обмолота оставить в имении только свинарей, пастухов и охрану, не желает он, чтобы землю его топтали забастовщики и бездельники, а что дальше, он после напишет, все зависит от того, как уродятся нынче маслины, от маслин, значит, зависит. Управляющий, понятно, ответит, но это ведь обычная переписка, никто хранить ее не станет, просто приходит письмо, что в нем велено, делается, либо на вопрос ответ дается, и куда оно девается потом, Бог весть, а то-то славно было бы подобрать такие письма по порядку и по ним уже рассказывать историю эту, совсем другое было бы дело, да беда наша в том, что только великие события считаем мы важными, о них и говорим, а как знать пожелаем, что да как было да кто что сказал, вот тут-то и спохватимся.

Зовут ее Грасинда Мау-Темпо, и ей семнадцать лет. Она выйдет за Мануэла Эспаду, но не так скоро: Девочка еще молода, зачем ей замуж-то выскакивать с бухты-барахты, без всякого приданого, так что потерпите вы оба. Кабы беременна была, тут уж ничего не поделаешь, да и жить вам здесь негде, вот оно как, и придется тебе, дочка, в другие места перебираться, а ты ведь, само собой, не захочешь, как твой брат, по чужим краям скитаться, знаю я, ты девушка, а это совсем иное дело, да с меня и того хватит, что сына своего не вижу, ох уж мне этот парень, Фаустина говорит, а Жоан Мау-Темпо головой кивает, у него всегда сердце сжимается, стоит кому-нибудь сына его помянуть, вот паршивец, весь в деда, как восемнадцать стукнуло, так его странствовать потянуло. Потом Грасинда Мау-Темпо расскажет об этих разговорах Мануэлу Эспаде, и тот ответит: Ждать не буду, я на тебе жениться хочу, и заявит он это с неизменной своей серьезностью, которая еще старше его делала, а разница у них и без того была не маленькая, Фаустина это сразу дочери сказала, как только та объявила, что за ней Мануэл Эспада ухаживает: Но он гораздо старше тебя! Так и должно быть, отрезала Грасинда, она обиделась, и не без оснований; дело ведь не в том было, а в том, что он ей приглянулся, приглянулся еще в тот июньский — если уж вспоминать о датах — День в Монтеморе, впрочем, и сам Мануэл Эспада, говоря с ней, не забыл про то помянуть: Я на семь лет старше тебя, а у нее-то в мыслях неразбериха была, она улыбнулась чуть-чуть и отозвалась: Так и должно быть, мужчине полагается быть постарше, и только она договорила, как краской залилась: хоть «да» ему и не сказала, а получилось, согласием ответила, и Мануэл Эспада очень хорошо это понял и тут же спросил: Так, значит, ты согласна? И она ему ответила: Согласна. С тех пор они стали встречаться по всем правилам, то есть возле дома ее стояли, в дом-то ему еще рановато было входить, да только Мануэл Эспада решил обычаями пренебречь и поскорее поговорить с ее родителями вместо того, чтобы проверить свои чувства и прятать то, что уже ни для кого не было секретом. И тогда Жоан Мау-Темпо и Фаустина высказались — нового-то ничего ему не открыли — нет, дескать у них денег на женитьбу, так что подождать придется. Я буду ждать, сколько нужно, ответил Мануэл Эспада, и с тех пор стал из заработанного откладывать, а ведь и родителям, с которыми он жил, надо было помогать. Простых людей из поколения в поколение одолевают одни и те же заботы, а если и есть разница, то такая пустячная, что ее никто и не замечает, вот и Грасинда Мау-Темпо знает прекрасно, отныне и ей придется с матерью торговаться и каждый грош выгадывать, чтобы приданое собрать, это ведь тоже долг ее.