Подлинная история королевы Мелисенты Иерусалимской - [20]
по жизни, с двадцать пятого удара. Осада и штурм Иерусалима были настолько приближены к реальности, что восхищали и устрашали.
Следует специально отметить героизм нашего питерского фронтового корреспондента Райана ап Гвиттерина, покойного шута королевы Иерусалимской. Презрев опасности, Райан отважно лез на стены и снимал штурм с невероятных ракурсов. Впоследствии воины говорили мне, что несколько раз едва успевали удержать руку и не разбить видеокамеру или очки бесстрашного корреспондента, ибо в горячке боя принимали все это за хитроумное оружие врага!///
Однако вернемся к королеве Иерусалимской. Босая, в белой монашеской одежде, с растрепанными пыльными волосами, неприкаянно бродила она под стенами среди воинов. Смерть обходила ее стороной. Впрочем, и сама Мелисента старалась с этой особой не встречаться и под выстрелы не лезла, предоставив это дело другим.
Штурм за штурмом откатывался от могучих стен Иерусалима. Ангел Смерти возглашал все больше и больше имен убитых, и те уходили по светлой дороге в рай. Уже не стало различия между живыми и мертвыми; души убитых бродили среди живых; живые звали убитых, и те откликались; из рая возвращались возрожденные воины, чтобы снова пасть, разбившись, подобно волне, о несокрушимый утес цитадели.
Таран глухо ударял в ворота, отзываясь болью в руках штурмующих. Толстые бревна ворот трещали, но не поддавались. Снаряды с греческим огнем летели в обоих направлениях, рвались, обдавая людей смертоносным жаром.
Мелисента молилась в храме и у могил, она выкрикивала проклятия сорванным голосом, она металась от человека к человеку, пытаясь вызнать: жив ли эмир Дамаска. Сгоряча она даже обещала отдать все свое состояние наемному убийце — тому, что упустил Евангелину — если тот в горячке боя найдет и убьет эмира. Впрочем, Мелисента заранее знала, что эмир Дамаска уцелеет в любой бойне.
Наконец ворота с оглушительным треском подались. В пролом, торжествующе крича, хлынули крестоносцы. Началась бойня. Воины ислама дорого продали свою жизнь. Они погибли все до единого, однако унесли с собою множество неверных, и это послужило им к великому торжеству.
Мелисента взошла в крепость. Она бродила босая по обломкам камней, не обращая внимания на то, что острые камни ранят ее ноги. Другое занимало королеву — она искала… Но среди множества окровавленных трупов она не видела ни Евангелины, ни эмира Дамасского. Вот что-то блеснуло в развалинах башни… Осколки хрустального сосуда, в котором Евангелина хранила святую воду! Королева задумчиво подобрала сосуд, сложила осколки в кошель, подвесила к поясу. В ее голове снова начали роиться мысли…
Однако сначала требовалось отыскать Евангелину и заставить ее замолчать навеки. Решительно тряхнув головой, Мелисента покинула Иерусалим и двинулась по направлению к Константинополю.
И почти сразу увидела ту, что занимала ее мысли. Евангелина, с распущенными волосами и скорбным лицом, шла по дороге, будто во сне.
— Ах, дитя, слава Богу, я нашла вас! — воскликнула Мелисента вполне искренне.
Девушка замерла на месте. Ее огромные глаза, остановились на лживом лице Мелисенты.
— Что будет с Константинополем? — прошептала Евангелина. И слезы медленно потекли по ее щекам.
— Константинополь сделается собственностью Иерусалимской короны, — растолковала Мелисента. — А чего вы ожидали, дитя мое?
— Так вы… лгали! Вы лгали! Я ведь чувствовала, я знала! Даже тогда, на стене! Этот лекарь — он же эмир, не так ли? — и вы — вы говорили разное. Вы говорили, что больны, а лекарь сказал, что больна я одна. Боже мой!
— Бедное дитя, — пробормотала Мелисента. — Бедное мое дитя…
— Но Балдуин — он действительно болен? Умоляю, не лгите мне хотя бы сейчас!
— Да, он действительно болен. Его вылечат. Все будет в порядке.
— Эмир заставил меня молчать, иначе я кричала бы о вашем предательстве со стены! Но он взял с меня клятву, что я буду молчать… А потом началась эта ужасная бойня. Я пренебрегла своей клятвой, я нарушила обет ради страдающих… Я целила мусульман святой водой, и их раны затягивались…
— Бедное мое, милосердное мое дитя, — проворковала Мелисента, обнимая Евангелину за плечи. Девушка вся горела, как в огне. И так, прижав ее к себе, Мелисента осторожным, стремительным движением полоснула ее по горлу.
И тотчас же отскочила, оттолкнув от себя тело, чтобы не замарать в крови свои монашеские одежды.
— Бедное дитя, — повторила Мелисента, как во сне. И никого в тот миг не любила она исступленнее.
Упав на колени, она стала молиться.
Сколько времени прошло? Неведомо. Только вдруг Мелисента увидела, что идет по дороге, мимо стен Иерусалима, в сторону Дамаска, и обнимает Евангелину за плечи, как сестру или подругу, и девушка доверчиво шагает рядом, и плечи ее теплы, а щеки розовы. Белый шарф — знак неземного — один на двоих окутывал их.
— Мы мертвы? — спросила Мелисента.
— Не знаю… Может быть, мне вернуться? Вы убили меня? — отозвалась Евангелина.
И оглянулась.
Оглянулась и Мелисента.
В пыли, у дорожного куста, она увидела два тела, сброшенные душами, как старая одежда: изуродованное — Евангелины и застывшее в молитвенной позе — свое. И глядя на себя сверху, поняла вдруг Мелисента, что становится старой и уродливой и что все в ней вызывает теперь отвращение — и ханжеская складка губ, и разлохмаченные волосы, и лживые глаза…
