Подгоряне - [2]

Дедушка явился, облаченный по-городскому. Он был единственным человеком в нашем роду, даже единственным во всем селе, кто зимою и летом хаживал в купеческих ботинках. Был он великолепен, наш дедушка. Пожалуй, даже красив, во всяком случае, таким находили его односельчане. На голову ниже моего отца, дедушка всегда был опрятно одет, носил коротко, аккуратно подстриженную бородку, как городские старообрядцы. Не исключено, что именно у них и позаимствовал такую моду, такое обличье. Некоторые сельчане в этом были совершенно уверены. Однако мама не соглашалась с ними.

Она говорила, что дедушка гордый человек, поскольку отслужил в армии волонтером-добровольцем.

Нос дедушкин, с широкими ноздрями и горбинкой, удивительно был похож на картофелину. Чуть повыше переносицы, посредине лба, у него поселилось родимое красное пятнышко. Когда дедушка сердился, мотал головой и размахивал руками, тебе казалось, что это огромный орел очнулся от дремоты и, готовясь сорваться в стремительный полет, пробует свои крылья. Он быстро приходил в гнев, и его ярость отчетливо проступила на лице. В гневе дедушка, может быть, и в самом деле был красив Что же касается городской бородки, то мама была убеждена, что обзавелся ею дедушка из-за гордости, а главным образом затем, чтобы избавиться от преследования молодых женщин, — старался выглядеть значительно старше своих лет, к старику, мол, не будут липнуть, не станут пялить на него глаза сельские красавицы.

А "пялить" было на что. Вернувшись с войны, после балканской кампании, своею статью дедушка чуть было с ума не свел всех женщин. Казалось, любая молодуха с превеликой радостью вышла б за него. А он женился на вдове, взяв ее с двумя дочками. Да как взял! Если б подобру-поздорову, как все люди. А то его избранница сама убежала к нему от родителей. Обвенчались ночью в нашей церкви: как-то уговорили, умаслили священника…

Надо полагать, дедушка был очень привязан ко мне, коль бросил все свои дела и пришел посмотреть, как меня приготовили к отправке в школу. Он принес мне книжки и тетради. Да еще подарил деревянный пенал с задвижной крышкой.

Хлебнул же я потом, уже в школе, горюшка с этим пеналом! Завидя его в моих руках, ученики старших классов — похоже, из зависти — отнимали у меня его, смачивали крышку слюной, она приклеивалась так, что я не мог сдвинуть ее с места, оставаясь на уроках без карандаша, ручки и перьев. На помощь мне приходила наша учительница, попадья, матушка, как мы ее называли, но и она не могла ничего поделать с разбухшим от слюны пеналом.

Говорят, что детство — самая счастливая порл в жизни человека. Мне же кажется, что это не так. Это легенда, придуманная взрослыми. Они, взрослые, очевидно, забывают, что каждый шаг ребенка сопряжен с немалыми испытаниями, потому что это шаг познания жизни, и он нелегок, нередко награждает малыша и синяками, и шишками. Отец с матерью, скажем, садятся в повозку и весело едут на базар, а я остаюсь главой хозяйства. Стало быть, мне нужно будет накормить кур, сварить похлебку для прожорливых свиней. Делаю быстро то и другое, тороплюсь, потому как я должен в конце концов научиться скакать на коне верхом, а не на прутике и не на баране. Пока Наших овец не сдавали в общее стадо, у меня и Никэ был свой "конь"…

Мы садились верхом на серого каракулевого барана. На выгоне нас никто не видит — мы и гарцуем в свое удовольствие. Барану, конечно, не очень нравится, что превращаем его в коня, он делает все, чтобы сбросить нас со своей спины. Нередко ему удается это, но мы не внакладе: эка беда — падать на траву. А сидеть на спине барана — одно удовольствие, сидишь, как на перине, — хорошо!

Теперь же и барана нету — пасется в общем стаде. На палке скакать надоело, да, пожалуй, и стыдно малость: вырос же, в школу собираюсь. А настоящих лошадей родители запрягли в повозку и уехали на базар.

Мы вспомнили вдруг, что за оградой лежат, зарывшись наполовину в землю, два хорошеньких кабанчика. Отличная идея! К сожалению, пришла она в наши головы с явным опозданием. Мне и моему брату Никэ, оседлавши кабанов, удалось сделать на них за оградой всего лишь несколько кругов, затем мы неожиданно угодили спинами под отцовский кнут. Охаживая нас, отец еще и страшно ругался. Мать старалась утихомирить его, но это ей не удавалось.

Никэ ревел. Я же носился по клети и никак не мог перемахнуть через изгородь.

Само собой разумеется, что большая часть отцовских ударов приходилась на мою долю, поскольку я был старшим и оставался главою дома и всего нашего хозяйства. Над моей головой свистел кнут и гремел отцовский голос:

— Ах вы дьяволята проклятые!.. Чего удумали!.. Я ведь на днях только кастрировал кабанчиков, а вы их..? а вы на них верхом!.. На них еще и раны не затянулись!.. Аль не видите, что кровь еще не запеклась… Ну ничего!..

Дорого вам обойдется это катанье!.. Я вас проучу!.. Я отобью у вас охотку делать из кабанов коней!.. Ну и ну!..

Не только мы с Никэ, но и кабанчики страшно испугались и теперь, смешавшись с нами, с пронзительным визгом и хрюканьем носились по клети - кнут отца прохаживался и по ним, хотя свиньи-то вряд ли этого заслуживали. В конце концов они свалили главного хозяина на землю. Мы с Никэ воспользовались этим, перескочили через изгородь и выбежали на улицу. Отец все-таки догнал младшего сына, схватил, орущего, на руки и понес во двор. Я мигом оценил благоприятный для меня момент и наддал так, что в несколько минут промчался через все село и остановился лишь на опушке леса, а затем и вовсе скрылся в его чащобе.