Подгоряне - [112]

Ранг райцентра вызвал Теленешты — к новой жизни, возродил его из пепла.

Строились многоэтажные жилые дома, возводились современные предприятия, кирпичные заводы, комбинат по производству вина и спирта, фабрики для переработки молока. Были построены пекарни и гостиницы. Росли, как грибы после благодатного дождя, кварталы частных домов, которые после ликвидации района спешно продавались владельцами за полцены. Все получалось по известной пословице: если нет озера, не будет и лягушек. Владельцы собственных домов были государственными служащими. Лишившись своих мест в учреждениях, они остались без работы и сейчас же начинали искать ее в других местах, уезжали вместе с семьями в другие города республики. В Теленештах оставались лишь учителя, врачи да несколько инженеров промышленных предприятий, десяток-другой специалистов из мастерских по ремонту телевизоров, радиоприемников; не покинул город какой-нибудь десяток фотографов, парикмахеров, пекарей, рабочих по изготовлению масла и брынзы, закройщиков на пошивочном комбинате. Так жил городок. В одну неделю был ликвидирован жилищный кризис, казавшийся неразрешимым. Прежде очереди на получение квартир были пугающе длинными, думалось, что им не будет конца. Но стоило лишь отнять у Теленешт статус районного центра, как появилось множество свободной жилой площади в государственных домах, а частные отдавались чуть ли не даром.

Отец сказывал, что Никэ рвал на себе волосы. Он купил дом у Негарэ и не знал, что мог бы купить лучший в самом городе, и притом за пустяковую цену.

Его совхоз почти что сливается с Теленештами — так что брат, не меняя места работы, сделался бы городским жителем. Но кто мог знать, что район будет скоро упразднен, а через некоторое время вновь восстановлен?

Домой мы возвратились по асфальтированному шоссе, совершив объезд в сорок без малого километров. По пути руки брата отдыхали, потому что не попадалось ни рытвин, ни бугров, ни выбоин. Теперь Никэ был недоволен и своим железным другом — мотоциклом. Считал, что мог бы приобрести другую, более модную, что ли, марку. "Ирбит" соблазнил его своей мощью, количеством лошадиных сил. Другие бригадиры и агрономы покупали себе мотоциклы с колясками киевского завода. Однако брат, заручившись запиской Шеремета, пришел на базу с правом выбора. Не раздумывая долго, Никэ выбрал самую могучую машину, тяжеленную, с тормозами, как у грузовика, с несокрушимыми рессорами, годными для танка, а не то что для мотоцикла, с мотором, который ревел, как двигатель реактивного самолета. После длительной поездки мускулы на руках водителя болели так, словно их отхлестали здоровенной палкой.

Было уже прохладно. Я расположился поудобнее в люльке мотоцикла, прикрыл грудь прорезиненной накидкой, надежно укрывшись от встречного ветра.

А Никэ продрог так, что сделался синим. Чтобы немного согреться, он остановил мотоцикл у леса Питару, возле винзавода. Слово "согреться" в данном случае имело только одно значение: Никэ отправился к знакомым ребятам за спиртом. Он, конечно, сейчас не отхлебнет и капельки, а вот уж дома, до которого рукой подать, "отогреет душу". Я сидел в коляске и удивлялся тому, каким печальным выглядел лес и все вокруг леса в эту осеннюю пору.

Грустно перешептываются умирающие листья. Но у леса неиссякаемый запас красоты. Дикая черешня с помощью легкого морозца выкрасила свои листочки в кроваво-красный цвет. А кизил, воспользовавшись услугами тех же ночных заморозков, придал своим листьям цвет ярко-желтый, лимонный. Дубы не захотели быть одинаково одетыми. Как капризные модники, они подбирали костюмы каждый по своему вкусу. У одних листья оставались зелеными, у других чуть желтыми, у третьих багряными, а у четвертых цвета каленого кирпича.

Кизил казался облитым кровью, потому что ветви его были усыпаны спелыми плодами. Думалось, что чья-то щедрая рука понавешала на его ветви ожерелья из красного жемчуга. В ярко-красные ризы облачились и боярышник с шиповником. Лес был похож на огромный букет, собранный человеком, обладающим тонким вкусом. И все-таки красота его была какой-то холодноватой, как лицо засыпающей красавицы, — тающий иней на листьях казался капельками слез на ее ресницах. Листья, колеблемые легким дуновением ветра, тихо кружась, медленно опускались на землю. Солнечные лучи хоть и светились, но в них не было тепла, не было и жизни.

Во дворе завода у опушки леса Питару толпился народ. Рабочие в комбинезонах и ватниках снуют туда-сюда, что-то носят, что-то поднимают и бросают, шумят, покрикивают друг на друга. Одни укладывают цемент на платформы, другие натягивают толстые, рубчатые, как шеи драконов, шланги от одного погреба к другому. Специалисты в белых халатах появляются из одних дверей и исчезают за другими — там они мудрят над какими-то бутылочками и мензурками, будто алхимики или лаборантки, которые собираются сделать анализ крови.

Васуня, старший винодел, выносит под своим халатом посудину Никэ и сует ее в коляску мотоцикла. Васуня — это закадычный дружок Никэ. Они вместе закончили десятый класс. Но факультет по технологии винодельческой промышленности при Кишиневском политехническом институте Васуня закончил на два-три года раньше моего брата.