Подержанные души - [81]

Тут стартующий кэтчер “Гигантов” решает застрелить своего сбытчика кокса на дискотеке в Майами вне сезона, и в то же время у Вильярреаля контракт с “Ловчилами” заканчивается, поэтому этот блядский лепечущий кусман чоризо становится нашим стартером. И поэтому теперь каждый день, каждый чертов день я вхожу в клуб, а там:

– Как поживаешь, Попрыгун? Как твоя жена? Ребенок ра-с-тет, а? Как твоя мама? – Парень этот в Штатах уже десять лет, а по-английски знает всего слов сорок и меняет их местами по сто раз на дню, чтоб мне к жопе припекало.

– Она умерла, Чава. Мертвая, какой и была сегодня ут-ром! И такой же останется через двадцать блядских минут, когда ты, Чава, спросишь у меня опять. Она умерла!

Ничего она не умерла. Мать моя жива до сих пор и живет в Юпитере, штат Флорида, с семью карликовыми пуделями, но дело не в этом. Этот тип меня раздражал.

Он такой:

– Ох, прости, чувак. Я могу как-то помочь? Чувак, должно быть, это очень трудно. Я мать потеряю – даже не знаю, что буду делать. Всем сердцем с тобой, чувак. Как жена твоя держится?

Тут-то я и решил прикончить этого хуесоса. Только не сразу, потому что теперь, раз он больше не играл за “Ловчил”, мой средний бэттинг пошел вверх, и мне не хотелось это сглазить. Поэтому я решил пойти на компромисс – пока суд да дело, вышибить его из игры и жизнь ему испортить.

А то было время в бейсболе, когда много шума подняли из-за стероидов. У нас в команде Бэрри Бондз такой был – выбивал хоумраны, как минометный залп, а голову ему раздуло до таких размеров, что когда сувенирного болванчика с него делали, так просто в масштабе вышло, – а через залив в Окленде у Марка Макгуайра руки теперь, как у Пучеглаза[62], а говорит он лишь на диалектах конского, и Хосе Кансеко держат под стадионом прикованным к столбу и швыряют ему сырое мясо, пока не пора на поле выходить. Вот по-этому лига как-то нервно стала к этому относиться. Лично я от этого пойла держался подальше, поскольку у меня уже, как моя жена это называет, “нелады с гневом”, а стероиды с таким вроде плохо сочетаются, но лига начала выборочно игроков проверять, вот я и прикинул, что это, поди, и есть для меня возможность избавиться от Вильярреаля, а результативность свою не сглазить.

К тому времени жена моя уже разводила йоркширских – терьеров, поэтому, само собой, ее ветеринара я чуть ли не иждивенцем своим в налоговую заявляю, и вот в обмен на пачку билетов сразу за основной базой ветеринар подгоняет мне кое-каких животных стероидов в порошках – они вроде как – безвкусные, говорят, если не считать легкого оттенка собачьих мудей, чего, как я прикидываю, Вильярреаль нипочем не заметит, поскольку он все время жрет вяленую курятину да карибскую рваную свинину, которые, насколько я могу судить, все равно приправляются чесноком, огнем и собачьими мудями. И вот я начинаю подбрасывать по ложечке порошка из собачьих мудей Вильярреалю в “Гаторейд” в клубной раздевалке, и где-то через неделю или около того, когда я прикидываю, что у него этой гадости в организме накопилось столько, что в анализе мочи засекут, но пока он не начал гавкать и на ногу судака с хуем наголо наскакивать, я прошу жену позвонить по анонимной линии и его заложить.

А тут еще поди убеди лигу, что парень на медикаментах, улучшающих результативность, если он такой медленный, что когда бьет двойной, болельщики успевают сходить отлить и вернуться на свои места и еще успеть увидеть, как он скользящий посылает, но жена моя, как выясняется, врать горазда, и вот я уже думаю, что Вильярреалю со дня на день ссать в стаканчик отстранения на сто игр, да только за день до выборочной проверки этот сукин сын мажет по скользящему с черного хода, завязывается в узел, и у него крючковатая косточка трескает в правой руке, а потому он на три недели вылетает по инвалидности, пока ему эту кость не уберут. (Оказывается, крючковатая кость, она как аппендикс, гланды или алгебра: на самом деле низачем не нужна, но осталась с тех времен, когда мы еще жили на деревьях и у нас не было калькуляторов.)

Но пока Вильярреаля месяц в клубе нет, мой средний показатель подскакивает на двадцать пять, кровяное давление у меня падает на двадцать делений и я начинаю хорошенечко играть в защите. И вот в этот миг, стоило мне расслабиться, жена моя решает, что нам нужно купить дом в Морском, где двор побольше для ее собачек, а я в таком хорошем настроении, что сдаюсь, и мы глазом моргнуть не успеваем, как я уже каждый день езжу на стадион по мосту Золотые Ворота.

За неделю до того, как ему на самом деле можно будет играть, Вильярреаль возвращается из Аризоны, где восстанавливался со своей рукой, – и вот уже опять в раздевалке день-деньской слышно:

– Как поживаешь? Хорошо у тебя на бите получается, чувак? Как жена? Ей новый дом нравится? – Шесть тысяч раз в день, и бэттинг мой, и филдинг опять идут псу под хвост, и я уже боюсь, что меня снова отправят к низшим, если только Вильярреаль нахуй не заткнется. Но как?

А тут жена моя новым домом меня грузит: как на заднем дворе все эти растения, от которых ее драгоценным щеночкам небезопасно и, возможно, ребенку, и ей хочется, чтоб растений этих там не было. Наперстянка, она их называет. Очень высокие цветочки такие. Смотрю на йорков ее, которые где-то в фут ростом в лучшем случае, и на эту наперстянку смотрю, а ядовитая часть – в цветочках, которые где-то футах в четырех от земли, и говорю ей, что займусь этим, как только мне выпадет очередной выходной.