Подарок для Дороти - [25]

Вилли замолкает, ожидая, когда я что-нибудь скажу, так что я говорю:

— Смешно.

— Еще бы! — блаженно вспоминает он. — Мы с Рути сидели там внутри и рассказывали друг другу всякую всячину, пока не становилось совсем темно. Как станем королями, когда вырастем. Сначала королями, а потом солдатами, тогда же война была, сам знаешь. — Он качает головой, погрузившись в воспоминания. — Хотел бы я, чтобы ты поглядел на Рути, она классная девчонка. Вот, значит, захотела она стать солдатом, как я сказал, и стала думать, где найти ружье. Спрашивает маму: у всех ли солдат есть ружья? Мама говорит, что, в принципе, да. А откуда берутся все эти ружья? Мама ей отвечает, что правительство раздает. — Вилли восхищенно смеется. — И знаешь, что Рути надумала? Что станет правительством!

По дороге у подножия насыпи проезжает машина, попав лучами своих фар прямо ему в глаза. Вилли стоит ближе меня к проезжей части, так что машина ослепляет его. Он моргает. Его глаза слезятся от слепящего света и от холода.

— Она в самом деле была умницей, эта малышка.

— Что с ней стало?

— Да я не очень-то в курсе…

Вилли зевает и потягивается, сцепив руки кольцом и вытягивая их как можно дальше.

— Она где-то в Небраске. В лагере Пейпуорт. Вышла замуж за сержанта, так что живет на базе.

Он засовывает руку под куртку и осторожно щупает, будто нашел что-то, чего там быть не должно. Но, встрепенувшись, хлопает меня по плечу:

— Вот, погоди, увидишь эту девчонку. Поймешь тогда, на что этот город способен в хороший сезон.

— Ты это о ком?

— Да о жене Барни. О жене Барни, о ком же еще.

— О той, с которой ты был?

— Ну да. Мы с ней были, пока меня в армию не забрали. А потом Барни дембельнулся первым и заделал ей ребенка, пока я не вернулся.

— Отличный дружок!

— Знаешь, между ней и мной не было ничего официального. Нет, он в самом деле классный тип. Называл меня Утренней Красой [3]. «С добрым утром, Краса, глянь на небеса!» Вот зараза! Каждое утро: «С добрым утром, Краса»…

— Ты мне уже это рассказывал.

— Да ну?.. Эй, может, спустимся? А то холод собачий.

Я начинаю спускаться с откоса вслед за Вилли. Даже упираясь покрепче всей подошвой, стоит ступать осторожнее.

— Скользко.

— Ага, — соглашается Вилли. — Зимой всегда так. Иди за мной, я тут все знаю как свои пять пальцев.

Внизу под грудой бетонных труб что-то вроде канавы, заполненной снегом, — похоже на могилу, — а между канавой и дорогой сугроб больше двух метров ширины. И все это накрепко замерзшее.

— А, паскуда, чтоб тебя… вот дерьмо!

— Вилли, ты в порядке?

— Ну да… только иди осторожнее. Тут сам черт ногу сломит.

— Ты уверен, что цел?

— Ну да… Проклятье, я же тебе сказал, все путем. Слава богу, никакая железяка не попалась. Все нормально.

Он встает и пытается отряхнуть снег с рукавов. Но тот уже примерз, налип влажными корками. По дороге с каким-то мокрым свистом проносится машина. Лучи фар прыгают вдоль сугроба и снова бьют Вилли по глазам. Он отпускает ей вслед ругательство. А я ищу сигареты, но не нахожу. Стрельнуть у Вилли не стоит и пытаться, он, как всегда, окажется пустой.

Когда мы выбираемся на дорогу, он интересуется:

— А который час?

— Десять, — отвечаю я. — Время еще есть. Ты покурить не хочешь? А то я пачку в машине оставил, когда мы к тебе пошли. В любом случае Барни еще не пришел.

Вилли счищает мерзлый снег, налипший в канаве к его подошвам.

— Мы по эту сторону железной дороги. Так что на встречу вовремя пришли, врубаешься?

Не то что бы он беспокоился, но это его сторона железной дороги, и он хочет, чтобы я это понял. Поскольку я не отзываюсь, он принимает огорченный вид и щурится, глядя на часы. Это такая навороченная штуковина для тех, кто любит пускать пыль в глаза, показывающая дату и лунные фазы в маленьких хромированных окошечках. Только вот стрелки не светятся, так что ему не удается разглядеть в темноте, который час.

— Ладно, придется к тачке сходить, — говорит он. — Враз обернемся. К тому же Барни плевать.

Вдоль дорожного полотна тянется прерывистый сугроб, а обочина вся растрескалась, и в трещинах — лед, так что мы шагаем прямо по дороге. Машин немного. Туман однороден и непроницаем, для меня по крайней мере. Вилли-то привычен, он тут в родной стихии. Идет впереди на несколько шагов и будто парит над землей.

— Вилли?

— Что?

— А эту девушку, ну, жену Барни… ты ее любил?

— Да брось ты. Просто девчонка, и все.

Поскольку мы движемся теперь в обратную сторону, свет «Космоса» совершенно исчезает. Какое-то время мы идем молча, а потом вдруг из тумана внезапно выныривает машина, оставленная на перекрестке.

Я говорю:

— Давай внутри посидим, хоть согреемся.

— Угу, — отвечает Вилли. — Давай.

Мы протискиваемся в машину, один за другим. Вилли — первый. Усевшись внутри и захлопнув дверцу, он роется в бардачке, ища сигареты.

— Можешь свет зажечь? А то ни черта не видать.

Лампочка на потолке освещает салон, ветровое стекло становится матовым, изолируя нас от внешнего мира. Снаружи угадывается только туман и снег, наподобие детского рисунка. Вилли открывает пачку мизинцем.

— Аккумулятор посадим, — говорит он, так что я гашу свет.

Он прикуривает две сигареты в темноте и одну передает мне. Он все время так делает, и это заставляет меня держаться настороже.