Под властью пугала - [75]

Ночью она спала плохо и к утру вдруг пробудилась от собственного крика, в холодном поту.

— Что с тобой, Шпреса? — спросила Назиме, которая спала теперь на соседней кровати.

— Плохой сон видела.

— Поэтому кричала?

— Я видела Скэндера во сне. Я боюсь, Назиме, уж не случилось ли что-нибудь с ним.

— Ты веришь снам?

— Сама не знаю. Но все равно боюсь.

— Не сходи с ума. Спи.

XVIII

Великий праздник приближался. Через три-четыре дня «амазонки» батальона «Мать-королева» промаршируют перед его высоким величеством. Последние три месяца прошли в тренировках, теперь девушки четко вышагивали под музыку.

Утро было дождливое, на прогулку не пошли. Было приказано почистить и отгладить мундиры, чтобы все было готово к «великому дню».

Шпреса гладила юбку, когда ее позвали:

— Шпреса Петани!

— Я здесь!

— Тебя к директору!

— Меня?

— Да.

— Зачем?

— Не знаю.

У нее забилось сердце.

Она робко постучала.

— Входи!

Директора не было. На его месте сидел профессор-наставник господин Луидь. Справа у окна спиной к Шпресе стоял прилично одетый мужчина, он рассматривал книги в застекленном шкафу.

Шпреса несмело остановилась у двери.

— У вас, барышня, сколько братьев? — спросил Луидь.

— Два брата.

— И где они?

— Один еще маленький, а другой уехал учиться во Францию.

— На кого же он учится?

— На инженера.

— Он получает стипендию?

— Нет, он учится на собственные средства.

— Так ваш отец настолько богат, что в состояния учить сына во Франции! — с иронией сказал мужчина у окна, резко повернувшись. Шпреса узнала Сотира Мартини, министра двора, и покраснела.

— Это очень нелегко, господин.

— А вы уверены, что ваш брат учится во Франции?

— Конечно, — ответила она, предчувствуя недоброе и бледнея. «Они все узнали, — подумала она, — наверняка мне откажут в стипендии. Ну и пусть!»

— Мадемуазель! Ваш брат не во Франции. Он уехал оттуда в Испанию, — зло проговорил Сотир Мартини.

— Нет, господин. Мой брат во Франции. Зачем ему ехать в Испанию?

— Он поехал туда воевать против националистов.

— Это невозможно, господин.

Министр засмеялся.

— У меня точные данные, барышня. Ваш брат уехал в Испанию и там погиб. Можете его оплакивать, вы никогда его больше не увидите.

У Шпресы из груди вырвался вопль:

— Нет! Это неправда!

— Он воевал против националистов, ведь он был коммунист, противник нашего строя. Да, барышня, можете оплакивать своего брата. Так будет со всеми коммунистами, со всеми нашими врагами.

Шпреса закрыла лицо руками.

Господину Мартини, казалось, доставляло удовольствие смотреть, как вздрагивают от рыданий плечи девушки.

Профессор Луидь укоризненно посмотрел на министра двора. Было видно, что он не одобряет его, но не осмеливается возразить. Он был педагогом и собирался сообщить барышне о смерти брата по-другому, поделикатнее, как этого требовали педагогические правила.

— Прошу вас, не надо больше, — сказал он скорее просительно, чем с укором. — Посмотрите, как она потрясена.

— Ну и что! Вам, господин Луидь, надо разобраться в этом деле, и чем скорее, тем лучше. Ведь это же скандал! Чтобы сестра коммуниста училась в благородном заведении, в пяти шагах от дворца его высокого величества! Позор! Вы за все ответите! Мы не желаем, чтобы институт, носящий имя матери-королевы, превратился в осиное гнездо коммунистов, понятно? Так что уж, пожалуйста, разберитесь! Ответственность ложится на вас!

С этими словами его милость схватил шляпу и направился к выходу мимо Шпресы, как-то загадочно взглянув на нее. Господин Луидь подошел к Шпресе и положил руку ей на плечо.

— Успокойтесь, барышня, сядьте.

Она села, стараясь взять себя в руки. Ей вдруг вспомнились слова Назиме: «Ты должна гордиться им». Она выпрямилась, вытерла глаза платочком и вскинула голову, словно доказывала таким образом, что действительно гордится братом, несмотря на невыносимую боль в груди.

Профессор Луидь, долговязый, сухопарый старик с морщинистым лицом, неторопливо направился к своему креслу. Он, казалось, был оскорблен грубостью господина министра.

— Послушайте, барышня, — сказал он. — Ваш брат погиб. К сожалению, известие достоверное. Конечно, официально меня это не касается, но по-человечески я испытываю чувство сострадания к вам, примите мои соболезнования. А сейчас вы должны подумать о себе, о своей семье. Надо подумать, как избежать последствий его безрассудства.

Шпреса нахмурилась. Что имеет в виду этот идиот? К чему клонит? Как он сказал? Безрассудство? Да и я тоже хороша, чего я жду от них? Уж не добрых ли слов? Они же враги моего брата, мои враги! Как я могла показать им свою слабость, разреветься у них на глазах? Правильно говорит Назиме — выше голову!

— Что?

— Вы не расслышали?

— Нет. Я задумалась.

— Мне жаль, барышня, но, хочешь не хочешь, мы вынуждены исключить вас из института. Вы больше не можете здесь оставаться. Вы сами понимаете…

Решительно поднявшись, она твердо сказала:

— Поступайте, как сочтете нужным.

— Да погодите минутку, не торопитесь. Дело не только в вас одной, барышня, вы должны подумать и об отце. Его ведь тоже не станут держать на службе.

Шпреса была сражена. Это ей не приходило в голову.

— О чем же тут думать?

— Да может, как-нибудь все устроим. Его высокое величество милосерден. Мы будем ходатайствовать от имени института, может, что-нибудь и выйдет. Вы всегда отличались примерным поведением, директорат хорошего мнения о вас. А сейчас идите и успокойтесь, потом поговорим…