Под властью пугала - [77]

— Кто тебе сообщил?

— Директорат.

— Не падай духом, такая уж жизнь.

— Отец и мама знают?

— Да, знают, дочка. Их субпрефект вызвал к себе обоих, да так прямо все и выложил. Им горе — ему удовольствие.

— Они очень убиваются?

— Мы все и то убиваемся, что ж о них-то говорить — родители, одно слово.

Глаза Шпресы наполнились слезами.

— Бедная мама!

Он как будто почувствовал, что она вот-вот расплачется, и с укором повернулся к ней:

— Не смей плакать! Чтобы недруги радовались, да? Подними голову!

Дальше они шли молча. Люди, попадавшиеся им навстречу, бросали на Шпресу жалостливые взгляды и молча, кивком головы, здоровались с ней.

Все казалось Шпресе не таким, как прежде: город выглядит уныло, на улицах грязь, ветер раскачивает голые ветви деревьев, прохожие в обтрепанных пальто сгорбились от холода. У нее сжалось сердце.

— Ты насовсем приехала?

— Да.

— Значит, и тебя не оставили в покое!

У входа в дом он поставил чемодан на ступеньку.

— Пожалуйста, входите, дядя Вандель.

— Нет. Как-нибудь в другой раз.

Он резко отвернулся, но Шпреса успела заметить слезы у него на глазах.

Она взяла чемодан и поднялась по ступенькам. Дверь была незаперта. Родители были на кухне. На миндере — узкой лавке вдоль всей стены — сидели по-турецки Кози и Пилё Нуши.

Увидев мать, Шпреса бросила чемодан и с протяжным криком кинулась к ней на грудь. Мать, не сдержавшись, тоже разрыдалась. Господин Демир нахмурился.

— Хватит! — вдруг крикнул он. — Сказал я тебе, не потерплю в доме слез!

Шпреса поздоровалась за руку с Кози и Пилё и безмолвно села на миндер. Отец выглядел очень подавленным.

— Тебя исключили?

— Не знаю еще. Сказали, что исключат, если не подам прошение королю. Даже бумагу гербовую принесли.

— И ты написала прошение? — гневно выкрикнул Демир.

— Нет. Я швырнула бумагу ему в лицо, схватила чемодан и уехала.

Учитель пристально посмотрел на дочь.

— Иди-ка поздоровайся и со мной! — вдруг позвал он. И поцеловал Шпресу в лоб.

— Пусть делают, что хотят! — проговорила госпожа Рефия.

— Тетя мне посоветовала обратиться к господину Зетиру, чтобы он похлопотал, а я решила, не надо.

— Правильно решила.

Шпреса сразу же взвалила на себя всю работу по дому. Мать проводила все дни на кухне, сидя на своем обычном месте у очага. Там она принимала женщин, приходивших выразить свое сочувствие. Гостей отца проводили к нему в кабинет, сам он оттуда не выходил. В школе он больше не преподавал, его уволили.

В первые дни никто не приходил к ним, кроме Кози, Пилё да Ванделя. Потом появилось несколько родственников. Они пришли, когда стемнело, и прошмыгнули в дом как-то робко и виновато, словно совершали нечто недозволенное. Но через несколько дней люди словно освободились от страха и хлынули все разом. Приходили по одиночке, по двое, группами — казалось, весь город решил побывать в их доме. Стали появляться посетители из деревень.

Местные власти вначале как-то не обращали внимания на это паломничество. Они были заняты празднованием Двадцать восьмого ноября: церемониями по случаю двадцатипятилетия, речами, вечерами, банкетами. Потом вдруг встревожились. Шеф окружной жандармерии был взбешен и потребовал принять меры против всех, кто приходит с соболезнованиями. Но субпрефект воспротивился.

— Нельзя выступать против местных обычаев, — заявил он. — Это произведет плохое впечатление. Пусть ходят. Походят и перестанут.

На самом деле он мучился в нерешительности, не зная, как поступить, а запросить начальство не осмеливался, боялся показаться смешным. Было решено послать жандарма Камбери при полном обмундировании, пусть патрулирует улицу возле дома, с тем, однако, чтобы никого не смел задерживать. Появление этой одиозной фигуры у дверей учительского дома вроде бы вызвало колебания у некоторых, но не остановило потока людей, направлявшихся сюда, чтобы выразить сочувствие. Господин Демир и сам удивлялся, как же много у него, оказывается, друзей. Впрочем, приходило много совсем незнакомых, он их видел впервые.

Как-то Шпреса случайно услышала разговор двух мужчин, навестивших отца.

— Вот уж не знал… — произнес один из них, сходя с крыльца.

— Что не знал?

— Что у Демира Петани столько друзей.

— Скажи лучше, у фашизма — врагов, — поправил второй.

Однажды вечером в проливной дождь снова появился Пилё Нуши, а с ним Рауф и какой-то незнакомец. Госпожа Рефия пригласила их в гостиную и, как обычно, велела дочери сварить кофе. Поставив на огонь кофейник, Шпреса, стоя, наблюдала, как Агим, сидевший тут же за столом у плиты, делал уроки. Вдруг в дверях появился Пилё. Он знаками вызвал ее в коридор.

— Запри дверь на ключ, — шепнул он.

— А кто это?

— Это товарищ Скэндера.

Вернувшись в гостиную с чашечками кофе, Шпреса внимательно взглянула на незнакомца. Это был высокий черноволосый юноша с приветливым лицом. Родители Шпресы разговаривали с ним так свободно, словно знали его давным-давно.

— А это Шпреса, сестра, — сказал Пилё.

— Очень рад. — Юноша встал, пожал протянутую Шпресой руку и задержал ее в своих ладонях. — У тебя был замечательный брат, настоящий революционер и герой, он погиб во имя Албании.

Взяв чашечку с кофе, он, прежде чем поднести ее к губам, сказал: