Под ветрами степными - [38]
Ты меня назвал дезертиром, и я сам о себе сейчас так думаю. А тогда, осенью, я не хотел ни с кем и ни с чем считаться. Мне тогда вся наша жизнь в совхозе казалась глупой и неинтересной. А теперь все, что там было, совсем иначе вспоминается.
У меня к тебе просьба. Напиши, как ты сам обо мне думаешь сейчас и что говорят обо мне ребята: простили или нет? Только пиши всю правду, без скидок. Я не обижусь. Что думаешь, то и напиши, хорошо?
Жду ответа.
Николай.
Знаете, как у нас сейчас тепло! Все тает. За два дня развезло. Вчера я была выходная, и меня послали в Коробейниково за картошкой. Туда уехали хорошо, а назад добрались только в три часа ночи. Буксовали на каждом шагу. Грязь, а на речке все водой покрылось. Неизвестно, куда ехать. Хорошо, попался лихой шофер.
Картошки купили сто ведер. Можно было купить и больше, но денег не было. И так уж занимали-занимали.
Саня Легостаева.
Сегодня у меня выходной. Лучше бы их не было совсем. Будни за работой проходят быстрее, а воскресенье — целая вечность. Может быть, это оттого, что у меня паршивый характер. Какой-то не компанейский у меня характер. Игорю или Тольке Мацневу, по-моему, всегда будет в жизни гораздо легче и веселее.
Но я совсем о другом хотел написать. Я это давно хотел сказать, но все не было подходящего случая. И вообще — если сейчас не напишу, потом не скажу, наверное.
Мне кажется иногда, что вы думаете, будто я поехал в совхоз без желания, потому что все остальные ехали. А это не так.
Мне всегда хотелось найти в жизни какое-то самое главное и самое важное дело и привариться к нему намертво.
Сначала я думал, что это физика. Потом подумал, что сельское хозяйство еще труднее. И я ни о чем не жалею. Теперь я твердо говорю, что все идет у меня очень хорошо. Совхоз научил самому главному — жить в коллективе, уважать коллектив, не выставлять своего «я».
Какие все это казенные слова! Трудно выразить такими словами то, что думаешь.
Вот сильные и красивые слова.
Может быть, все это вам покажется странным. Ведь, кажется, ничего особенного в совхозе у нас не было. Но он показал самое главное, чего, признаться, я не ожидал: как много в совхозе таких же хороших девчонок, как наши, и таких же хороших ребят, как, например, Игорь. Это здорово! Ведь такими будут все люди в ближайшем будущем. Пока это еще не всегда так, но скоро все равно так будет. А это-то и самое прекрасное.
Все это мне хотелось написать. На душе легче как-то стало, когда письмо написал.
Женька.
В апреле, когда я возвращался в совхоз, уже почти сошел снег с полей, а на Оби и Чарыше прошел лед.
Мне повезло: в Пристани я встретил Владимира Макаровича, приезжавшего в райком, и до совхоза я добрался вместе с ним.
На паромной переправе через Чарыш скопилось много машин, и мы долго ожидали своей очереди.
Уже вечерело, заходящее солнце нежно освещало заросшие густым, начавшим зеленеть красноталом берега, и они были очень красивы.
Владимир Макарович терпеливо, по травинке, набрал пучок только что проглянувшей из земли зелени и, с наслаждением нюхая ее тонкий, едва уловимый, аромат, задумчиво сказал:
— Когда весна наступает, мне всегда думается: самое красивое время! А потом хлеб в поле поднимется, выбросит колос, думаю: нет, вот это самая красивая пора. А осенью, в бабье лето, опять сомневаюсь: все зрелое кругом, душистое. Попадешь днем на скошенный хлеб — голова кружится.
Он помолчал. Задумчиво теребил бородку, смотрел на крупные желтые комья пены, плывущей по реке, потом улыбнулся как-то застенчиво и виновато:
— Так вот до седых волос дожил и не знаю, ей-богу, какое время лучше.
Мы переправились и поехали. Владимир Макарович смотрел прямо перед собой и думал о своем. Я тоже смотрел вперед, ждал с нетерпением, когда в темноте покажутся огни центральной усадьбы.
Никогда я прежде не предполагал, что все, что связано с совхозом, так быстро и сильно привяжет к себе. В какие дни становится все это близким и родным — люди, земля? В ясные, легкие дни или в те трудные, когда напрягаешь все свои силы и волю?
Кто знает! Но как сильно, должно быть, привязан к совхозу Владимир Макарович, несущий свое тяжелое директорское бремя, хотя он, очень больной человек, давно мог бы спокойно жить на пенсии. Привязан всем, что было сделано им на этой земле в удивительные, неповторимые целинные годы.
ТУГОЙ УЗЕЛ
На ферме дела шли неважно. Весна принесла новые заботы. Все как-то подбиралось одно к одному и запутывалось в такой тугой узел, который никак нельзя было разрубить одним ударом.
Кончались корма, и сейчас их негде было взять. Бурно таял снег, затапливало соломенные времянки, в которых был размещен скот. Коровы так размесили проходы, что застревали сами, не говоря уже о доярках. Таюшка Чудова, раздавая отходы, увязла почти по пояс. Женька с Игорем с трудом вытащили ее оттуда, но одного сапога так и не нашли.
Часть механизаторов, работавших зимой на ферме, пришлось отпустить на отделения. На планерках директор предупреждал о недопустимости ослабления внимания к животноводству, но тем не менее внимание всего начальства к животноводству ослабилось: захлестывали заботы, связанные с надвигающейся посевной.
