Под ветрами степными - [28]

— И не только вы ничего не знаете. Никто как следует не знает. Может, только директор. Да и он там как-то бочком бывает. По-моему, боится и не знает, с какого края к ней приступить. А там надо что-то делать…

Через несколько дней был не менее важный разговор с Рябовым, правда совсем при других обстоятельствах. Разговор был совершенно официальный: на заседании комитета разбиралось его персональное дело.

Усилия, которые мы приложили вместе с Игорем, чтобы избежать официального рассмотрения этого дела, не принесли никаких результатов. Евгений упорствовал и не желал слушать никаких доводов.

Теперь он сидит у дверей на казначейском ящике, перетянутом толстыми железными полосами. В руках он мнет шапку, завязывает и развязывает на ней тесемки. Сквозь равнодушное и упрямое выражение на лице его тенью проскальзывает тревога.

Зачитывается докладная бригадира фермы, где Женька проработал после уборки вместе с Игорем два месяца.

«Ставлю настоящим в известность, что скотник Рябов Евгений, будучи комсомольцем и притом совершенно здоровым, третий день не выходит на работу, а когда вчера за ним пришли в мужское общежитие и спросили, почему он так поступает, Рябов Евгений нахально ответил, что на ферме не будет работать, и все тут. Прошу принять к нему самые нужные и строгие меры, вплоть до исключения его из комсомола, потому что в противном случае он будет показывать остальным развращающий пример, и станут думать, что на ферме все можно».

Наискосок на докладной четким бисерным почерком, который по убористости своей был неожиданным для руки директора, было написано:

«В комитет ВЛКСМ. Убедительно прошу разобраться с некомсомольским поведением тов. Рябова Е., скотника животноводческой фермы».

При чтении докладной Женька покачал головой, что можно было понять двояким образом: «Ну и стиль!», или: «Все это вранье!»

— Правду пишет о тебе бригадир? — спросил я у него.

— Правду! — ожесточенно отвечал он. — Только его самого давно бы уже с фермы надо выгнать в три шеи. Каждый день пьяный. И все делают вид, что не понимают, чем от него пахнет — силосом или водкой. На ферму я больше не пойду. Я это уже десять раз обдумал. Мне там делать нечего.

— А до этого было дело?

— С Игорем работал. А теперь там тоска смертная. И можете на меня пороху не тратить.

Саня Легостаева, порозовев, заметила:

— Ты и в школе, Женька, так: кажется, уж самый идейный, наговоришь-наговоришь, а потом такое вдруг сделаешь, что все только руками разводят.

— А ты безыдейная? — огрызнулся Женька. — Чего ж ты на ферму дояркой не идешь? Ты не знаешь, как директор по поселку доярок на легковой машине собирает? Знаешь! Где же твоя идейность?

Саня покраснела и не знала, что отвечать. Больше всего досталось Рябову от члена комитета комсомола Лиды Волковой. Она говорила жестко и очень убежденно.

— Мы слишком много нянчимся с десятиклассниками. И некоторые из них уже вообразили, что делают кому-то одолжение. Пошел на ферму работать, а мы ахать начинаем: «Какой подвиг!» Надо всем раз и навсегда запомнить, что никто никому не делает одолжения. Здесь производство, а вы не школьники, а рабочие. Самые сознательные должны быть рабочие. А вы ведете себя, как дети.

Лида раскраснелась, произнося свою гневную речь, а Женька побледнел. Значит, сказано не в бровь, а в глаз.

Но как ни бились мы с ним, а сделать ничего не могли. За нарушение трудовой дисциплины, выразившееся в самовольном уходе с фермы, ему объявили строгий выговор.

Поздно вечером, проходя мимо общежития, я заглянул в окно комнаты, в которой жил Рябов. Он лежал на спине, подложив руки под голову, и смотрел в потолок. Игорь с мрачным видом подшивал валенок.

Очень захотелось войти к ним, встряхнуть Женьку, сказать ему: «Женька, дружище, неужели ты не понимаешь, что был не прав?» Но не зашел. Пусть поймет это сам.

Еще осенью директор заказал для молодежи сборное общежитие. В январе вместо него пришли три щитовых дома по восемь комнат каждый. Решили их ставить для молодежи. Были бы дома, а как в них жить — всегда можно придумать. Учитывалось и то, что могут объявиться молодожены. Были созданы три бригады по выемке котлованов под фундаменты, утверждены бригадиры. Женской бригадой, которая по численности своей была равна двум мужским, командовала Катя Повышева. Турочаки выбрали бригадиром Владьку Суртаева, пристанцы — Рябова.

Директор вместе с бригадирами и увязавшимся за ними активом полдня искал место, где ставить дома. Все вспотели от споров и хождения по сугробам. В конце концов решили ставить все три дома на недостроенной еще центральной улице и назвать ее Комсомольской.

На следующий день с утра ожила заснеженная площадка, примыкающая к стадиону. Для поддержания бодрости духа в строителях на ближнем столбе повесили большой динамик и крутили через него марши и веселые песни.

А дело было трудное. От земли, как от чугуна, отскакивали и лом и кирка.

Первые два дня приноравливались, как лучше работать. От лома быстро устают руки. От удара киркой в лицо брызжут острые, как стекло, комочки земли.

Наиболее споро дело идет с кувалдой и клином. Мальчишки большей частью так и работают.