Под ветрами степными - [27]
Рита шьет мальчишкам брезентовые рукавицы. Лицо ее спокойно. Она не может и не должна показывать никакого волнения, потому что она «мама Рита». Очень хорошо, что она вздумала приехать сюда из далекой своей Пермякии! Она никому не дает спуску, и это правильно. Она неразговорчива и всегда чем-нибудь занята: то шьет, то стирает, то возится со своими накладными и реестрами и потихоньку готовится в институт на заочное агрономическое отделение. Все верят, что она обязательно поступит.
А на душе у нее сейчас, ох, как неспокойно! Незаметно она поглядывает на часы. Если бы она сказала, что ничего до завтра не случится, мальчишки бы не пошли. Не погибать же в конце концов. Никто бы за это не казнил. Идти искать их сейчас? Где?
Кочкин сидит за столом, сложив на коленях руки. Оля смотрит на него откровенно недоброжелательно. Ее воображение рисует ей самые страшные картины. Только бы мальчишки благополучно вернулись, и она никогда, никогда больше не будет ссориться с Анатолием!
И когда ожидать просто так, ничего не предпринимая, уже не было сил, распахнулись двери и ввалились без вести пропавшие.
Олю будто ветром подбросило к дверям, она порывисто прижала к себе закутанную в платок голову Анатолия. Он стоял перед ней с белыми заиндевевшими бровями и ресницами и смущенно улыбался своей удивительной улыбкой, как может улыбаться только он.
А Владька есть Владька. Нет чтобы не показать виду, будто он что-нибудь заметил, как сделали другие. Нет! Развязывая платок, он сказал со вздохом:
— Если бы меня кто-нибудь поцеловал, я бы еще раз пошел.
И Рита есть Рита. Спросила, как будто никто и не волновался, много ли намело снегу в склад.
ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО ЖЕНИ РЯБОВА
Игорь собрался ехать в школу механизаторов. Его заявление уже подписал директор. Свой немудрящий инвентарь и спецодежду Игорь сдал новому скотнику. Второй день он может вставать вместе со всеми, но утром встает по привычке к шести. Делает зарядку, пробует почитать, ждет, когда за окном начнет синеть утро. Очень медленно тянется время без дела. И что-то неспокойно на душе. Несколько дней назад все казалось совершенно правильным и обдуманным, а теперь, когда остается собрать чемодан, в душу закралось сомнение.
Он сидит у меня, говорит, стараясь смотреть прямо в глаза, как когда-то в школе отвечал урок. Лицо его сосредоточенно. Мне тоже грустно и не хотелось бы его отпускать. Но что поделаешь? Он прав. Через год он вернется дипломированным трактористом и комбайнером, оформится в заочный институт. В конце концов год не так уж и долго.
Мне кажется, что я все по-прежнему хорошо понимаю в нем, честном, умном парне. Ему хочется, чтобы в жизни все было, как мы мечтаем… Он старается жить так, чтобы совести своей, самому строгому судье, он всегда мог спокойно сказать, что не прятался никогда за чужую спину.
— Что же тебя смущает, Игорь? Ты ведь правильно решил. Конечно, трудно расставаться с ребятами. В жизни всегда так бывает. Мы, люди, привыкаем друг к другу, привыкаем к месту, где живем и работаем. И когда приходит время новых решений, время назревших жизненных перемен, бывает грустно расставаться со всем, к чему привык.
— Дело не в ребятах. Когда-то все равно придется расставаться. Всю жизнь вместе не проживем. В школе я никогда не задумывался, что буду когда-то вспоминать это время. Жил так: «Скорей бы год прошел, скорей бы экзамены сдать!» А сейчас все по-другому: живу и знаю, что все это будет вспоминаться. Кажется, работа такая, что хуже нет: вставай раньше всех, у других выходной, у тебя — нет, на ферме грязища, каждый день какая-нибудь неприятность. И все равно сейчас мне не хочется пропустить мимо себя ни одного дня. Что-то есть сейчас хорошее, чего я никак не могу выразить словами, а только чувствую. Может, интересное? Нет, это не то слово. Что-то очень дорогое. Я знаю, что этого не забуду никогда. Если бы потом вся жизнь была такая, чтобы себе никогда не говорить: «Скорей бы этот день прошел!»
Совхоз для меня как что-то живое. Когда ему больно, места себе не находишь. В уборку так было. Особенно в последние дни. Как будто на всех надвигается какая-то черная стена. Тогда все бы сделал, только бы помогло.
Вы не думайте, что это у меня одного. Другие тоже так чувствуют. Всем хочется, чтобы в совхозе скорее было лучше. Но не это я хотел сказать. Это между прочим. Мне надо сообщить вам одну неприятную вещь. Вы не обидитесь? Я сначала хотел написать из училища, потом решил сказать лично. Так труднее.
— Ну что же, говори, Игорь, что думаешь. Видимо, это мне надо знать. Ты очень, очень вырос. Больше гораздо, чем я думал. В этой сутолоке ежедневных дел мне все казалось, что ты еще школьник, мой ученик, а ты уже стал моим товарищем и другом. Что же ты хотел сказать? Говори!
— Я уже давно хотел сказать, — продолжал Игорь, смотря мне прямо в глаза, — но откладывал, а теперь жалею. Вот что я хотел сказать: вы не знаете, что у нас делается на ферме. Я вас видел там всего один раз. Помните?
— Помню. Закопченный вагончик… В большом, вмазанном в печку котле греется вода для телят и мытья подойников; на полках и на больших гвоздях на стене — конская сбруя и ведра; на тех полках, которые свободны, отдыхают люди, стараясь не прикасаться к мокрой стене. В длинные соломенные времянки я не пошел, потому что в валенках туда нельзя идти. Пожалуй, это все, что я помню.
