Под твоим небом - [10]

Андрей еще дальше отошел от гроба. И теперь для него остались только звуки, он ничего уже не видел. Стучал молоток. Потом стук прервался. Звякнул лом, послышался чей-то вскрик. И плач. Заголосила Павлина Степановна, но быстро затихла… И снова — стук. Уже глухой… Андрей понял — люди бросают комья земли в могилу. Тогда он нагнулся, нащупал у ног ком, взял его и тоже бросил в могилу. Но стука не услыхал. Подумал: «Все, засыпали… Вот, конец».

И так тихо…

Возвращался с кладбища он опять вместе с Мироном Мироновичем. Тот, желая, видимо, отвлечь Андрея от горьких мыслей и отвлекаясь сам, стал вдруг вспоминать прошлое. Говорил, что хорошо помнит родителей Андрея, красавицу-мать Ксению Вячеславовну, настоящую большевичку двадцатых годов, неплохо помнит Андрея Васильевича, хотя тот почти не жил в Ясеневке. «Мечтал батюшка твой, — говорил Мирон Миронович, — упорно мечтал украсить нашу область лесами, восстановить лес, который вырублен, и новые массивы поднять на песчаных холмах, чтоб не гибла под песком почва. А?.. Полезный был чудак».

Андрея резануло выражение «полезный чудак».

— Что, — спросил он, — чудаки бывают и бесполезные?

— Сколько, брат, угодно! — воскликнул Мирон Миронович. — Вот, прости меня, к примеру скажу… Взять похороны. Это уже не первые в Ясеневке. Набежали, наехали — знакомые, незнакомые. И так, брат, всегда. А с поминок разъедутся — и где они? Вот как дружки твои Зацепины, похоронят — и тикать из деревни, концы обрезаны… Не чудаки разве? Польза от них есть селу? Да никакой…

Андрей не стал возражать. Для Мироныча, как и для Соломки, с которым председатель вечно спорит о политике, одно незыблемо — преданность человека земле. Опять тот же спор. Век, что ли, на эту тему людям спорить?

Однако, подумав, Андрей спросил себя: «А может, век?»

Мироныч, видно, почувствовал, о чем думает Андрей:

— Ничего, Андрюха, утрясется. Родителей только не забывай… Один век — одна дорога.

Андрей улыбнулся: есть еще кроме Соломки в Ясеневке философы.

Они пришли на поминки. Народ сидел за столами в два ряда, через всю избу. Пахло сладким, вроде как компотом. И блинами. Еще примешивался запах свежей хвои. Откуда шел этот запах, Андрей понять не мог.

Он присел за край стола, рядом с Федором. Спросил:

— А где же Марьюшка?

Федор неопределенно мотнул головой.

— Помогает.

«Это хорошо, — подумал Андрей. Глаза его бегали по лицам гостей, он увидел зеркало на стене, покрытое черным полотнищем. Хотел еще о чем-то спросить Федора, но вдруг забыл о чем и лишь повторил про себя: — Это хорошо». Но теперь и эта фраза стала ему непонятна. Что хорошо? Что может быть хорошо, когда на кладбище оставили человека? Люди сидели за столами, как бы исполнившие один обряд и теперь приступали к другому. Снимут с зеркала покрывало, и все вернется «на круги своя». Кем бы ты ни был, тебя забудут, постепенно или сразу. Сколько за годы своих странствий он видел на сельских погостах всеми забытых могил, заросших бурьяном, с полусгнившими, почерневшими от дождей и ветров деревянными крестами. Ушли родные и друзья и унесли с собой память о некогда нужной людям жизни, и все-таки — это самые почетные погосты в селениях на бескрайних землях России. Здесь никогда не произносили никаких речей и не играла музыка, кроме криков наглого воронья и протяжных посвистов природы.

Он тихо шепнул Федору:

— Я пройдусь немного, Федя… В случае чего — скажи старикам, чтоб не волновались. Переночую у Соломки. Понял?

Тихо выбираясь из горницы, переполненной народом, Андрей почувствовал затылком, что за ним кто-то следит. Он не стал оборачиваться, а, напротив, чуть пригнувшись, поспешил к дверям.

* * *

Так случилось, что Андрей до рассвета просидел у костра с конюхами в ночном. Поначалу не собирался вообще в луга идти. Но даль и тишина затянули. Шагал берегом мелкой речушки Серебрянки, впадающей в Трубеж, и вдруг увидел, как пролетели мальчишки на лошадях по заброшенной старой дороге, вдоль поля. Босоногие, чуть отвалившись назад, вытянув руки с поводьями, пацаны лихо подпрыгивали на неоседланных конях, которых опять, после войны, заимел ясеневский колхоз «Верный путь». Андрей знал — ребята в лугах не останутся, прибегут обратно, но это такая их радость — отогнать в ночное лошадей.

И Андрей пошел дальше. Начались копны, затем по-царски возвысилась скирда, а за ней потянулся чистый скошенный луг, где и пасся колхозный табунок.

Стемнело, притихли наконец лягушки, квакающие в низинах мелкой реки, долетел сладкий запах молодого сена. Андрей свернул к костру, который светился в синей дымке, как волчий глаз…

Он никому не помешал у костра, напротив, все обрадовались ему, как-никак земляк, москвич. Вечер просидели тихо. Расспрашивали Андрея про Петра. Потом незаметно перешли на страшные истории из разных времен. Пекли картошку и молодую кукурузу.

Андрей сначала решил, что немного посидит и уйдет. Но его разморило, он задремал. А потом ели картошку, кукурузу. Зажглись на небе звезды. К костру, словно соблюдая очередность, подходили мелким шагом спутанные лошади, глядели на конюхов, а больше на него, на Андрея, как ему казалось, почему-то фыркали и неторопливо отходили. Наиболее назойливых отгоняли конюхи.