Под твоим небом - [8]

Вдруг свет исчезает в его глазах. И тут же он понимает, что плачет и не спит уже, а проснулся. В автобусе темно. Не поднимаясь, Андрей смахивает слезы со щек и с глаз, но слезы упрямо появляются снова. Сон зовет его обратно. Туда, где Петр жив…

…Девушка в белом останавливается возле зеленой урны. Протягивает ладонь. Из урны летят к ладони, как лепестки белой розы, клочки бумаги. Они прилипают к ее ладони. И вот она держит несколько восстановившихся из лепестков страниц и протягивает их Андрею:

— Это ваша тетрадь. Больше не рвите.

Андрей кивком головы благодарит девушку. Начинает читать и удивляется — знакомые мысли.

Петр восторженно смотрит на Андрея: «Ну, говори! Говори!»

Андрей с бокалом шампанского в руке: «Если ты просишь, Петр, изволь. Вы тут ученые, и я о вас… Не казните только за то, что не открываю Америк».

— Дорогие друзья! Как вы знаете, великой эпохе Возрождения предшествовали три великих изобретения — часов, стекла и книгопечатания. Они-то и дали тот мощный импульс творчества, который и привел к возрождению веры в человека. Что неведомо было даже богам, открыл человеческий разум. Мысли и привычки, образ жизни и мировосприятия — все менялось в истории от изобретения к изобретению. Это не преувеличение…

Андрей проснулся и стал вспоминать, что говорил ему Петр о Гутенберге. Как всегда, фразочки с усмешкой. «Что ты мне доказываешь — великое изобретение. Но мы и тут преуспели. Тиражируем всякую глупость, разные призывчики, а затиражированный народ в ответ блеет «уря, уря, уря». Ты бы послушал моего старшего брата…»

Автобус неровно урчал и вздрагивал. Значит, кончился асфальт. Андрей приподнялся на локтях, чтобы спросить Федора, приедет ли Макар на похороны или попрощался в Москве, ссылаясь на болезнь и занятость, да и зачем, мол, эта дорога — в Москве, что ли нет кладбищ…

Ни Федора, ни Савелия в автобусе уже не оказалось.

Зачем сошли? Но вспомнил, когда-то в соседней Лобановке жила невеста Федора — Марьюшка. Скрытые люди — Зацепины. Или Петр приказал? Да, мертвый приказал жить.

5

К Ясеневке подъезжали — уже стемнело. Но была та летняя проницаемая синева, когда чуть ли не до полуночи даже издали различаешь предметы, узнаешь на дороге людей — знакомый ли, сойдя на обочину, пропустил машину, чужой ли путник…

Автобус выехал из лозняка на проселок, ведущий к селу, и Андрей сразу увидел церковь, показавшуюся отсюда скорее стогом сена, чем зданием. Креста все еще нет, хотя стены уже в строительных лесах. «И то слава Богу», — вздохнул Андрей. Ведь здесь Петра крестили. У ограды, сколько помнит Андрей, всегда горит фонарь. А чуть пройдешь за ограду, примыкает к церкви кладбище. Здесь наверняка и покойную мать его крестили, а за отца — не скажет, не помнит, погиб в Гражданскую. Андрей вырос в Москве, у тетки. Ясеневка — это его детство, это мечта, свет души его.

У фонаря Андрей заметил людей.

— Остановись у церкви, — сказал он водителю.

Заголосили старухи, но ни одна из них не подошла к автобусу, когда он остановился. Подошел лишь Антон Миронович. Андрей узнал председателя по развалистой походке и густой шевелюре. Он и летом был в сапогах.

Андрей соскочил на землю.

— Здравствуйте, Антон Миронович.

Пожав руку, председатель заглянул во внутрь автобуса.

— Ты один, выходит?

— Федор в Лобановке сошел, приведет на похороны дружков Петра.

— Это когда же?

— То есть как — когда?.. Завтра похороны?

— Ну, да… — Антон Миронович явно хотел о чем-то сказать и не решался, поэтому казался рассеянным. — А меня помнишь, значит?

— Как не помнить. Редко, но бывал в Ясеневках.

Подошел водитель.

— Куда гроб-то?

Мирон Миронович не успел ответить. По дороге, поднимая невысоким старческим шагом пыль, бежала Павлина Степановна, сопровождаемая ватагой мальчишек, которые, должно быть, и донесли ей, что автобус прибыл.

Старуха без слов, без вскриков бежала, вытянув вперед руки, словно торопилась к живому сыну, чтоб обнять его, утешиться лаской.

А метрах в ста от Павлины, догоняя ее, бежала по обочине, не пыля, Лариса Халимаки. Андрей и ее узнал — легкая, она бежала как заядлый спортсмен. Заела совесть у Макара, прислал жену.

Павлина Степановна, подбежав к Андрею, уткнулась ему в грудь головой и тут же — Андрей не успел ничего ей сказать — кинулась к дверцам машины.

Мирон Миронович помог ей влезть в автобус.

Старуха обняла гроб, прижалась щекой к крышке, и все услыхали ее слова:

— Сыночек мой родный… Сыночек… Приехал…

Андрей полез в автобус следом за старухой, боясь, как бы та от слабости не упала. Мирон Миронович задержал Андрея в дверцах.

— Ладно, слышь. Повезем домой. Не даст она в церкви оставить…

И Андрей понял, что — не даст. «Приехал», — сказала Павлина Степановна. По русскому обычаю старики Зацепины поставят гроб на стол в хате, и будет мать до утра с сыном, как с живым, тихо, в слезах разговаривать, а утром придут соседи, попрощаются с покойным, и любой прохожий зайдет, сняв фуражку, постоит в дверях, поклонится сидящему чуть поодаль от гроба Семену Никифоровичу и уйдет, уступая место новому человеку. И в этой тишине, в продуманной до мелочей процедуре прощания, с горящей лампадой в углу, не погаснет родительская скорбь, но приутихнут люди, головой и сердцем поняв меру и срок всему живому на свете. Не уменьшится горе, но согласится сознание с неизбежностью конца. Уж не подумал ли об этом Петро, когда наказывал Люде похоронить его в Ясеневке? Трагическая новость о кончине сына подкосила бы стариков, отняла у них последние силы, а так, похороненный на родине, Петр и безмолвный высказал родным и родине свою любовь и преданность…