Под соусом - [23]

— Повезло. Я люблю Нью-Йорк.

— Значит, сам нездешний.

— Я вырос в Вирджинии.

— Акцента у тебя нет.

— У тебя тоже. Я думал, все нью-йоркцы говорят, как Джордж Костанца[32].

— Ха. Я думала, все южане говорят, как те парни в «Освобождении».

— Один — один. — Фрэнк допивает пиво, сдвигает на затылок бейсболку и спрашивает: — Хочешь еще?

— Пожалуй.

Фрэнку достаточно приподняться и повернуть голову в сторону Микки — и она уже срывает крышки с двух бутылок «Бада».

— Держи, симпатяга, — подмигивает она, и Фрэнк улыбается на манер Роберта Редфорда в фильме «Буч Кэссиди и Сэнди Кид»[33].

Потягивая пиво, Фрэнк искоса смотрит на меня и усмехается:

— Полезешь на столб?

— Не знаю. А ты?

— Я думал, это только для девчонок, — отвечает он с хитрым огоньком в глазах.

— Не знаю, для меня ли.

— А что, ты можешь залезть?

— Не знаю, — повторяю в глубокой задумчивости. — Разве что с твоей помощью.

По правде говоря, я уж со счета сбилась, сколько раз забиралась на этот столб.

Фрэнк прищелкивает языком:

— Это, кажется, против правил. — И добавляет, мило улыбнувшись и обнаружив две привлекательные ямочки на щеках: — По-моему, нужно оставлять белье наверху.

— Гм, — я улыбаюсь в ответ, — а если я его не ношу?

— Тогда, наверно, мне придется пригласить тебя завтра на обед.

— Смело.

— Вообще-то я не такой смелый, — он понижает голос, — но приглашение остается в силе.

— Я подумаю.

Этот парень мне нравится. Симпатичный, находчивый, необычный…

После третьей текилы и четвертого пива я ни с того ни с сего сообщаю:

— А у меня раньше были длинные волосы!

— У тебя замечательная прическа, — отзывается Фрэнк. — Стильная, сексуальная. Не могу представить тебя с длинными волосами.

Хороший ответ. Я не стала возражать, что для полного сходства с лесорубом мне к этому «ежику» недостает только клетчатой рубахи.

— У меня и мать и сестра носят короткие стрижки, — продолжает он.

— Ну и как?

— Мне они обе очень нравятся, — просто отвечает Фрэнк.

Позже, когда мы просто сидим и молчим, он берет мою руку в свою и говорит:

— Красивая.

Внимательно рассматривает ее и добавляет:

— Пальцы длинные.

У меня небольшой комплекс по поводу темных пятен от масла под ногтями. Объясняю ему, что я — повар и что сколько ни три их щеткой, до чиста не отмыть.

— Она еще и готовит! — восторженно выдыхает Фрэнк, широко раскрывая глаза. Перевернув мою правую руку, он замечает родимое пятно в форме полумесяца, которое не замечает никто и никогда.

— Что это? — спрашивает он.

— Обожглась пудингом.

Он готов поверить:

— Правда?

— Нет. Родимое пятно.

— Ты словно картина, — признается Фрэнк, — все время открываешь что-то новое.

Я удивленно смотрю на него — что за шутки? — а он смеется:

— В чем дело? Я честно!

Я подкалываю его:

— Начитался руководств типа «Как завлечь женщину»?

— Почему бы и нет? Все, конечно, принимать на веру не стоит, но очень поучительно. — Он поглаживает коричневый полумесяц.

На пальцах у Фрэнка пара толстых серебряных колец; ногти правой руки длинноваты: «чтобы удобнее было щипать», как он выразился.

— Девчонок?

— Ага, — он слегка щиплет меня за щеку, — и струны гитары.

Рукава его фланелевой рубашки закатаны до локтей; руки сильные, с крупными венами. Я замечаю татуировку.

— Это что? — спрашиваю, показывая на тату.

Фрэнк закатывает рукав повыше:

— Новая Земля.

Я пытаюсь разобрать архаические печатные буквы.

— Вымышленное королевство у Набокова, — поясняет он.

— Мне нравится «Бледное пламя».

— Мне нравится, что тебе нравится «Бледное пламя».

А он не такой, как все.

Не спрашивайте почему, но меня заводит вся эта сцена в духе «Мыса страха» с Робертом де Ниро. Я представляю, как иду с Фрэнком рука об руку, стараясь попадать в ногу, по мощеным улочкам мясоконсервного района. Мы бы смотрелись.

Неожиданно Фрэнк спрашивает:

— Ты веришь в Бога?

— Да, — отвечаю. — Хотя и не понимаю, почему, учитывая мои жалкие карьерные успехи…

— Разве в воскресной школе не дают уроков по профориентации?

— Не знаю, не ходила. А если бы и ходила, то — в хедер[34].

— С такой-то фамилией? Митчнер?

— Отец у меня был шотландским ирландцем, а мать — в девичестве Гольдфарб.

— Я так и знал! — в восторге восклицает он. — У меня нюх на еврейских девушек.

— Ага, мы те еще штучки.

— Точно.

Дина исчезла, и я ей благодарна. Фрэнк берет с барной стойки две салфетки, вытаскивает ручку из кармана куртки и записывает свой телефон. Затем пододвигает ко мне вторую салфетку и ручку:

— Твоя очередь.

Когда мы уходим, Фрэнк распахивает передо мной дверь, а Цинк щиплет меня за щеку. С Гудзона дует ледяной ветер, но рука Фрэнка обвивается вокруг меня, и мне не холодно. На мне сегодня кожаная байкерская куртка и серенькая шерстяная шапка, настолько же модная, насколько уродливая. Во Фрэнке примерно метр восемьдесят пять — восемьдесят семь, он идет размашистым шагом, излучая сексуальность и уверенность. Он прижимает меня к себе; мы идем в ногу. Волосы у него растрепаны, большие карие глаза блестят, и по каким-то непостижимым причинам он, кажется, находит меня забавной. Короче, я капитально влипла.

Утром я еще валяюсь на своем матрасе на полу, когда в дверь просовывается голова Джейми:

— Здесь ночью был мужчина или мне показалось?