Под солнцем Севера - [83]

Рыбаки понизовий Колымы отплывали теперь на сельдяжьи тони. Радостно оживлялись Амболиха и Ямка, Кресты и Волочек, Каретово и иные почти целиком русские заимки.

В «лонишном» (прошлом) году Фрол удачно промышлял белку и теперь вспомнил одну ноябрьскую вылазку.

…Выйдя на охоту, он заметил около дерева на снегу следы белки и по ним двинулся в том же направлении. Белка, видимо, рылась в снегу, извлекая осенние запасы. Опа нашла шишку кедровой стланки и добывала из нее семена. Потом занялась сухими грибами. Охотник шел дальше и дальше и наконец приблизился к собственному лыжному следу: он замкнул круг.

Но куда же пропала белка? Ведь он шел по ее следу, никуда не отклоняясь. Видимо, она соскочила с дерева, на котором находилось ее гнездо, и, пробежав по кругу, снова взобралась на то же дерево. Наконец охотник нашел отпечатки лап белки на снегу вне круга. Это исходные следы зверька, когда он торопливо прыгал, отправляясь на кормежку к своим продовольственным подснежным тайникам.

Внимательно присмотревшись к этим следам, Фрол Никитич заметил, что они стали двойными. Значит, сытая белка возвращалась «домой». Пробежав по кругу, она прыгнула на свои исходные утренние следы и по ним добралась до гнезда. Именно здесь сытая белка прыгнула со снега на ствол и теперь, возможно, находилась в гнезде. Рыбак легко ударил по стволу куском валежины, и голова белки высунулась из гнезда, как бы спрашивая: кто там?

Интересна здесь весенняя охота, когда появляется много разнообразной промысловой птицы. Реже попадаются в окрестностях крупные звери.

В стародавнее время юкагиры, ламуты и другие местные народности боялись охотиться на медведя, считая его неприкосновенным «хозяином» северной тайги и чуть ли не своим «покровителем». Избегали даже взглянуть на медвежий след. Только голод и невозможность найти иные средства к существованию семьи вынуждали пойти на медведя, да и то после предварительных сложных обрядов.

Охотник, застреливший медведя, здоровался с ним и благодарил за встречу. Добытому зверю спешили зашить веки, чтобы убитый не видел, кто будет есть его мясо. Нередко, съедая медвежье мясо, люди прыгали и каркали, пытаясь ввести в заблуждение зверя, будто съел мясо ворон. Обычаем запрещалось оставлять мясо впрок, и если семья охотника сама не могла сразу съесть целиком всю добычу, то приглашали на пиршество соседей. Даже оставшиеся кости медведя, связанные в полный скелет, складывались на специально сооруженный помост.

Теперь такие обряды уже ушли в область предания, и юкагир, добывший медведя на Амболихе в прошлом году, таких церемоний не придерживался.

Близ Чаячьей протоки видели однажды медведя за добычей рыбы. Ловкими ударами лапы он выкидывал рыб из воды. Встречая на своем пути преграду — широкую реку, медведь пускается в плавание. Несколько лет назад, в июле, видели, как мишка, ничем посторонним не побуждаемый, подошел к отмели реки и, привстав на задние лапы и расправив передние, сделал могучий прыжок и, очутившись в воде, поплыл на ту сторону «саженками».

Здесь еще помнят, как однажды во время хода сельдятки в устье Колымы проникли с моря две белухи, увлекшиеся охотой. Белухи доплыли до устья Пантелеихи и повернули обратно к морю.

О том, как ведет себя сельдятка (да и другие рыбы), спасаясь от преследования хищника, рассказал Фролу Никитичу недавно посетивший его рыбовед.

Обычно рыбы плывут стаей за вожаком. Но когда их настигает хищник, стая быстро раздваивается: одна часть (примерно половина) стаи сворачивает вправо, другая — влево. Хищник проносится вперед, словно прочерчивая палочку буквы Ф, а рыбы плывут петлями, как бы описывая боковые окружности этой буквы, и продолжают ход уже позади преследователя.

*

По склону Родинковской сопки «карабкались» даурские лиственницы, по-народному — листвень.

На ближайшем озерке, куда забрел я, знакомясь с окрестностями, взвились почти по вертикали четыре некрупные утки-свиязи. Они быстро полетели сначала к сопке, а затем вдруг, словно по команде, повернули в сторону и вскоре скрылись из поля зрения.

Кое-где вдоль русла реки стояли ольховники. Листва на них осыпалась. Вот с неподвижной вершины деревца оторвался листок. Падая, он улегся на другой, еще не опавший лист. Тот не выдержал тяжести и тоже оторвался, и вот уже образовался целый листопадный рой.

Осенью спайка листа с веткой слабеет: у основания черешка образуется особый разделительный слой — слабо склеенные клетки. Достаточно легкого дуновения ветерка — и листья срываются. Летом же такой лист оторвешь не сразу: его черешок на ветке держится крепко.

Низко над землей, медленно взмахивая большими крыльями с необычайной легкостью, летела какая-то не очень крупная птица. Она очень плавно и тихо поднималась над холмиками большой поляны и слегка опускалась над низинками, следуя за изгибами рельефа.

Вот мелькнул ее длинный хвост, она круто повернула и камнем кинулась на землю, но тут же взлетела с какой-то мелкой добычей и села на вершину холма. Быстро расправившись с жертвой, птица закричала. По дребезжащему голосу (нечто похожее на «пипрррь…») я узнал полевого луня. Здесь — крайний предел распространения этого пернатого хищника, носящего старинное русское название.