Под солнцем Севера - [3]

Мы преодолевали заснеженную надпойменную террасу Малого Анюя. Кое-где над снегом торчали одинокие, обтрепанные ветром метелки сухих высоких злаков и полыни. Местами на деревьях висели длинные заиндевелые бороды лишайников.

Дальше от русла рост лиственницы снижался почти вдвое, а древостой становился более разреженным. Отстоявшие одно от другого на несколько десятков шагов деревья не затрудняли нашего движения. Даурская лиственница, покрывающая почти все просторы Восточной Сибири и Дальнего Востока, и здесь безраздельно господствовала во всех хвойных лесах.

Погода начала заметно меняться, ветер усилился. По холмам закурилась поземка. Над ближайшим сугробом заструились длинные снежные потоки. Они поднимались все выше и выше, и, наконец, все исчезло в крутящемся вихре.

Стремясь уйти от метели, Тихон крикнул на собак, и они, подбадриваемые каюром, понеслись во всю мочь. Но уйти от пурги не удалось, мохнатые «рысаки» быстро выдохлись. Зарываясь лапами в снег и опустив головы, они еле-еле тянули. Резкий ветер больно хлестал колючим снегом в лицо и затруднял дыхание людей и животных.

Мы пытались помочь собакам продвигать нарту вперед, но безуспешно.

Ветер выл и ревел. Ни стоять возле парты, пи сидеть на ней стало невозможно. Псы улеглись клубочками, их заносило снегом. Заметало и нарту. Нам не оставалось иного выхода, как, отвязав от нарты кукули (спальные мешки), прямо в одежде залезть-в них и плотно прижаться друг к другу. Нас быстро занесло снегом.

Под снегом стало теплее. Пурга будто прекратилась: снаружи доносились лишь смягченные отголоски метели, напоминавшие шмелиное жужжание. Хотелось закрыть глаза и слушать эти убаюкивающие мелодии, но воздух скудно проходил сквозь растущую толщу снежных навалов, и нам было душновато.

Часа через три, когда мы попробовали пробить кверху отверстие, оказалось, что над нами лежит сугроб и по-прежнему свирепствует пурга. Пришлось терпеливо ждать погоды. Позднее, поворачиваясь на другой бок, мы обнаружили, что снег от дыхания и теплоты подтаял и над нами образовался куполообразный низкий свод.

Наконец Тихон, пробивая кверху очередное отверстие для притока свежего воздуха, ощутил, что снег сверху не сыплется. Пурга угомонилась. Полыхало полярное сияние и сверкали звезды. Мы с трудом проломили потолок нашей берлоги и приподняли снежный нанос.

Собаки все еще лежали под снегом. Тихон выстрелил из карабина, сугробы вокруг нас зашевелились, собаки, высунув морды, словно хотели спросить: «Что случилось?»

Мы привели в порядок спутанную упряжку и откопали нарту. Соседство с речной протокой, где скопился плавник, позволило нам соорудить костер в виде шалаша, согреться у жаркого пламени и просушить одежду.

Тихон рассказал, что в тайге, в верховьях Омолона, костер сооружают не только шалашом, по и в виде колодца или сруба. Пламя такого костра тоже превосходно обогревает и позволяет сварить пищу. Приходилось Тихону греться и у «звездного» костра: дрова кладут на землю звездой и разжигают в центре, а затем постепенно, по мере сгорания подвигают их внутрь. Такой костер горит очень долго, и вокруг него можно ложиться на ночлег.

Мне вспомнился таежный костер в верховьях Сыпи, на Полярном Урале, где пришлось ночевать в сильный мороз. То был также костер «замедленного действия», дающий жаркое пламя и много углей. Сооружали его просто: на толстый ствол кедра положили с подветренной стороны бревна потолще, и только одними концами.

После десятичасового пребывания в подснежной берлоге чай, приготовленный из растопленного снега, и незатейливая походная еда показались нам необыкновенно вкусными. Тихон при этом обжигает рот и кипятком, и мороженым сливочным маслом, холодным и твердым, как мрамор.

Оглянувшись в последний раз на разрытый снег и следы костра, мы двинулись дальше.

В прошлом природа Крайнего Севера хотя и манила своими богатствами, по страшила исследователей суровостью климата, полярной ночью с ее свирепой стужей и необыкновенным безмолвием. Красота полярного сияния подавляла величием и таинственностью.

Вот такое, как теперь, причудливое, многокрасочное обилие лучей, сходящихся в зените наподобие короны, цветные занавесы, ниспадающие с высоты гигантскими складками, световые дуги и столбы — все это способно было породить тревогу у непривычного человека и «всполошить» его. Неспроста сияния и назывались сполохами. Приводили в смятение и пурга с ее диким завыванием, и зимний снеговой саван.

В охотничьей хижине-поварне, где мы остановились на ночлег, на загнетке нашлись сухие спички и наколотая лучина, оставленные нашими предшественниками. Они ночевали тут и подумали о нас. Завтра и мы не останемся в долгу.

Благодаря готовой подтопке мы при свете огарка свечи быстро растопили камелек и приготовили превосходный ужин из мороженой нельмы. Рыбой нас угостил колымчанин, лошадь которого провалилась у устья Погындена. Несмотря на наш отказ, он настоял на своем, заявляя, что от угощенья, предлагаемого от чистого сердца, нельзя отказываться. Он сам леденил рыбу над прорубью, то опуская ее в воду, то вынимая на мороз, пока она не покрылась ледяным футляром, предохраняющим нельму от порчи. Уплетая розоватую нальмичью стружку с солью, мы убедились, что не зря эта колымская строганина пользуется известностью.