Под самой Москвой - [32]

— Носятся по городу, как демоны!..

— А что им, а что им?..

— Боже мой, совсем ребенок!

— Провалиться им в преисподнюю!

— Да настигнет их кара аллаха!

И вдруг до меня дошли обрывки какого-то делового разговора, возможно, полицейский давал сведения репортеру:

— Уличный торговец галстуками… Лет десяти… Переходил как положено…

Нетерпеливый голос спросил:

— Машина шла с недозволенной скоростью?

После минутного раздумья первый голос подтвердил:

— Да, разумеется.

Больше я не слушала. Пробивая себе дорогу локтями, я врезалась в толпу. Передо мной стали расступаться, верно полагая, что я какое-нибудь официальное лицо.

Так я очутилась у самой мостовой, у самого того места… Только полицейское оцепление отделяло меня от него.

Между широкими спинами, обтянутыми белым сукном, я увидела пронзительно пустынный, необычно пустынный отрезок улицы и при неистовом дневном свете ночных витрин двух мужчин в белом. Они задвигали тяжелую заднюю дверь санитарной машины.

Она тут же двинулась, втягиваясь в пробитый уже дюжими полицейскими коридор среди гудящего, визжащего стада у светофора. Светофор мигнул зеленым оком. С воем облегчения первые машины устремились в брешь…

Через несколько минут все приняло свой нормальный вид. Ожила улица, на разные голоса завел свою ночную песню город. Зашуршали машины, завизжали сирены, а вдали временами слышалось как бы неумолчное стрекотанье швейной машинки.

ХАМСИН — ВЕТЕР ПЯТИДЕСЯТИ ДНЕЙ

К ленчу в отеле миссис Маргарет Конвел спустилась уже готовая к выезду: мы отправлялись к пирамидам, и на ней был «костюм для пустыни». Белые шорты, спереди со складочкой, заглаженной навечно и такой острой, что ею можно было порезаться. Белая блузка без рукавов. Белые туфли на пробковой подошве. И соломенная мужская шляпа с двумя козырьками спереди и сзади. Наш попутчик, молодой инженер Миша Кузнецов сказал, что точно такую шляпу носил его прадедушка в Одессе. И называлась она интересно: «здравствуй — прощай».

Зной ощущался как вязкая масса, в которую влипаешь целиком, так что в легкие не попадает ни глотка воздуха. Эта масса полупрозрачна. Можно видеть, но сквозь какую-то пелену, зыбкую и горячую.

Оазис кончился так внезапно, мы были совершенно не подготовлены: это оказалось сильнее, чем можно было предполагать…

— Я чувствую, как кровь закипает у меня в жилах, — сказала спокойным голосом миссис Конвел.

— Такого не бывает. Это всего лишь образное выражение, — ответил Кузнецов, который жил здесь уже два года и не знал, когда уедет. — И вообще это еще цветочки на пороге пустыни, — добавил он.

«Порог пустыни» — это было сказано точно. Он очень хорошо ощущался. По ту его сторону — побережье с неистовыми субтропическими красками, огромный город, разбежавшийся по каменистому плато, райское место — дворец Рас-эт-Тин в пальмовой роще, среди цветущих ярко и крупно кустарников.

По эту сторону — только необозримое песчаное пространство, знойное марево, в котором смутно, непонятно, далеко или близко, вырисовываются очертания ступенчатых пирамид.

Юноши в архаичных костюмах кочевников подвели нам верблюдов под нарядными седлами, обитыми красным бархатом с золотой бахромой, как в ложе Большого театра.

Верблюды опустились на колени, и мы взобрались на роскошные седла, показавшиеся нам опасно неустойчивыми. Я поискала подпругу, но не нашла. Замыкающего верблюда нагрузили бурдюками.

— Вода! — многозначительно объяснил Ам-Рами, мрачноватый пожилой араб в белой чалме, возглавлявший наш маленький караван.

Это звучало внушительно… Нам предстояло путешествие в пустыне.

Двое юношей — погонщики верблюдов — были важны и молчаливы, словно служки в мечети. Мы уже познакомились с ними. Старший Муджахид, студент, и младший — Рахман, мойщик заправочной станции, сыновья Ам-Рами.

Непривычная валкая верблюжья поступь вызывала тошнотворное ощущение, как перед приступом морской болезни. Но мы держались стойко. От усилий сохранить равновесие и достойный вид, от однообразия песков, от того, что пирамиды не приближались и не отдалялись, казалось, что мы уже очень давно двигаемся так и углубились чуть не в сердце пустыни. Это ощущение усиливалось тем, что, оглядываясь, мы уже не видели ни города, ни зелени: удивительным образом все утонуло в песчаном море.

Постепенно я приноровилась к своеобразной тряске, как приспосабливаются к морской качке. Верблюды шли сами собой, не требуя ни управления, ни кнута, ни шпор…

Неожиданно что-то изменилось вокруг нас — впереди, внизу, вверху… Ярко-синее небо затянулось легким сероватым туманом, сквозь который проступало солнце линялого голубоватого цвета. Можно было подумать, что туман прорван в одном месте и в дыру с неровными краями видно голубовато-серое небо. Туман в нем сгущался на глазах. Пирамиды вовсе исчезли из виду. Совсем близко перед нами небо сливалось с землей, и оттуда на нас бежали дымные тучи пыли и леска, окрашенные золотистым, словно там, внутри них, что-то горело удивительным золотистым пламенем.

Из-под копыт верблюдов вырывались облака такого же золотистого оттенка, и я увидела, что все вокруг приобрело этот неопределенный, оранжево-золотистый с зеленоватым цвет. С каким-то страхом я заметила, что на песке ни верблюды, ни наши фигуры не отбрасывают больше тени.