Под русским знаменем - [160]

Среди молебна Государь подозвал диакона и шепнул ему несколько слов. Тот передал их священнику. Скоро в надлежащем месте раздалась молитва за упокой души тех, кто пал на поле брани, кто жизнь свою отдал за Отечество, не посрамив земли Русской, кто умер за ближних, освобождая родственный, но мало даже известный народ.

Много их пало под Плевной. Десятки тысяч легли по всей Болгарии и Малой Азии. Государь избегал этого кровопролития, но сила обстоятельств и общее настроение решили иначе, и царь-освободитель лично видел и пережил все неудачи и ужасы войны.

При первых же звуках заупокойного песнопения Государь опустился на колени, припав к земле, оставаясь так до конца поминовения павших. Когда Император поднялся, то на его глазах — глазах царя-освободителя — ясно виднелись следы слёз.

Ещё миг, и раздался торжественный возглас, но уже не о мёртвых, а о живых.

— Христолюбивому победоносному воинству, — возглашал диакон, — многая лета!

— Многая лета, многая лета! — подхватили возглас певчие. — Многая, многая...

И они не успели докончить. Со всех батарей, со всех укреплений, на пятьдесят вёрст окружавших Плевну, ударил по сигналу, поданному ракетой, оглушительный залп из всех орудий. В последний раз гремели под Плевной русские пушки. На этот раз не смерть, не разрушение, а радость и близость славного мира вещали они...

Государь ещё раз обошёл фронт и благодарил войска. С места молебствия Его Величество отбыл в Плевну.

Освободительная война кончалась, но не кончилась! Впереди у русских были ещё Балканы.

XXVI В БАЛКАНАХ

о шипкинцев только редко-редко доходили вести о том, что делалось под Плевной. До того ли им было, чтобы особенно интересоваться вестями из внешнего мира? Ведь здесь у них тоже была «своя Плевна». Да что Плевна! Против них, лишь только началась зима, поднялся новый суровый враг — мороз...

— Эх, кабы знато да ведано! — толковали шипкинцы. — Разве пришли бы мы вот так — налегке?..

В самом деле, круто приходилось защитникам Шипки. Зима в горах наступила ранняя, у них не было ни полушубков, ни тёплой обуви, а морозы начались уже с 11 сентября, и 14 пошёл снег, устанавливалась зима.

Рождественцеву вместе с другими приходилось плохо. Стужа донимала куда сильнее, чем турецкий огонь. В наскоро не выкопанных, а насыпанных поверх почвы землянках было тепла совсем мало, а в тех, которые были выкопаны, каждое утро после ночлега выступала вода, и ночевавшим волей-неволей приходилось принимать холодные ванны...

— Смередушка! — жаловался Симагин Савчуку.

— А ты терпи! — наставительно отвечал тот. — На барина вон взгляни! — кивал он в подтверждение своих слов на Рождественцева. — Не наша кость — белая. А держится — не пикнет!

Действительно никогда никто не слышал ни одной жалобы от Рождественцева. Впрочем, и солдаты не жаловались, не роптали, они видели, что и их дивизионный генерал Петрушевский, заменивший раненого Драгомирова, с преемником своим по бригаде генералом Бискупским жили не лучше их. В генеральской землянке постоянно стояла вода. Чем глубже врывались в землю, тем больше её было. Мокрая одежда при выходе наружу вся сразу же покрывалась льдом, и люди в такие мгновения казались как будто обросшими ледяной коркой.

Теперь рады были бы шипкинцы и турецким атакам, но турки не стали особенно баловать их ими. И октябрь, и ноябрь прошли совершенно спокойно. Однажды только — 20 октября — кинулись было турки на русские позиции, но эта их атака оказалась столь нерешительной, что шипкинцы отбили её без потерь.

Сергей в конце концов так обтерпелся, что холод перестал даже особенно действовать на него. Словно какой-то внутренний огонь согревал его кровь. Он во вьюгу выстаивал на часах, лежал в секретах и возвращался невредимым в свою землянку.

— Застыл, поди? — заботливо спрашивали его товарищи.

— Есть малость! В Райской долине — куда теплее! — отвечал он шуткой.

Эта немудрящая острота всегда вызывала среди солдат смех.

— Куда как горячо в Райской-то! — подхватывали солдаты и как-то невольно со страхом поглядывали в долину позади одной из своих нагорных батарей — на Райскую, как они сами её прозвали.

Это было поистине страшное место. Долина находилась под турецкими выстрелами, и едва кто-либо показывался там днём, на смельчака тут же начинали сыпаться турецкие пули и даже гранаты.

— Отсюда христолюбивому воину прямая дорога в рай, — говорил генерал Мольский[76], первый окрестивший эту долину Райской.

Турки так пристрелялись к этому месту, что даже ночью могли обстреливать его по готовому прицелу, и наконец не стало смельчаков, которые днём решились бы показываться на дороге, проходившей через эту долину в Габрово.

В ноябрьскую тёмную непроглядно-мрачную ночь вдруг понеслись с турецких батарей бесчисленные выстрелы. Солдатики проснулись, повыскакивали из землянок, недоумевая, что бы могли значить эти выстрелы, когда не слышны были сигналы тревоги. Обыкновенно такая пальба начиналась, когда турецкие войска шли в атаку. Здесь же на турецкой стороне не замечалось никакого движения.

— Черкесы, что ли, прорываются? — слышались тревожные вопросы.

Фельдфебель той роты, где был Рождественцев, Егор Панов, куда-то исчезнувший, вдруг появился среди своих товарищей.