Под руку с Одиночеством - [31]

Ой, тоже мне, Афина[51] Афродитовна[52] выискалась!

Заткнись! Назвалась шизофренией — вот и шизофрень молча!

Я голос разума, а не шизофрения, — обиделось Альтер Эго[53].»

Часть 32

— И зачем ты несчастного священника довела до белого каления? — поинтересовался за вечерним чаем самый настоящий папа.

— Сам виноват, я только спросить хотела, — прихлебнула из огромной кружки горячий напиток Танюша. — А он разорался. А «священник» от слова святость? — она смело зачерпнула ложечкой джем из только что открытой банки.

— Почти, от священного служения.

— Понятно, — как всегда кивнула головой. Этот жест дочки Волку нравился все больше: конский хвост Таниных волос при этом подпрыгивал, как игривая белка. — Выходит, он от праведной жизни разжирел, бедняга. Дослужился.

Хохотали долго и от души, чай даже успел остыть. Таньку это не остановило, она явно нацелилась прикончить джем непременно этим вечером.

— Он закон нарушает, мозги своим дерьмом детям забивает.

— Фу! За столом и такие неаппетитные слова, — покачал головой Волк и потянулся своей ложечкой к банке с обреченным джемом. — К тому же, это администрация школы нарушает. Так что о твоей выходке будут молчать, — и зачерпнул самую малость вкуснятины.

Танька умудрилась одновременно отправить в рот сладость и удивленно вскинуть бровки, глядя на действия папы: в запасе оставалась только одна банка лакомства. Она не была жадиной, зато обожала играть!

— Перефразируя анекдот, хрен с ней, со школой, но дисциплина у нас когда-нибудь будет? — задумчиво протянул Волк. — Ко мне хранители порядка обратились за консультацией. Как к эксперту по убийствам. Ничего не хочешь рассказать?

— Они первые начали, — расстроилась Танюша. — Лютика хотели отнять, скоты. И вообще.

— Зачем наносила столько ударов? Это не профессионально, руки беречь нужно.

— Я их пальцем не тронула! Только ногами, — протянула жалобно, — замерзла сильно, вот и грелась.

— М-да. В кого ты такая? — спросил и сразу растерялся папа.

Танька удовлетворенно хихикнула сквозь очередную ложку джема.

Лютый лежал на оккупированном диване. Услышав свое имя, повернул локатором ушко и мотнул пятнистым хвостом.

«Я готов! Где моя доля сладкого?»

— Иди ко мне, мой защитник, — позвала малыша Таня, — вот, от сердца отрываю, — протянула ему ложечку сладости.

— Значит, защищал тебя сегодня Лют? А я, как бы, ни при чем?

— Ты мой рыцарь и хранитель! Тебе за это положен поцелуй, — она встала и подошла к папе, нежно обняла его за шею и, чмокнув в щеку, уткнулась куда-то глубоко в теплое и неожиданно родное.

С ней явно творилось неладное.

«Не хватало еще расчувствоваться! Ты дьявол? Вот и не разводи нежности!

А откуда ты знаешь, каким должен быть дьявол?

Ну — у… Так принято считать, что злой и бессердечный. Беспощадный и коварный. Весь астрал в таких образах!

Образ люди создают, фантазеры хреновы. А я — вот она, совсем другая.

Какая?

Потерянная. Ранимая. И одинокая.»

* * *

— Все-таки поломалось наше творение! — техник от досады хлопнул ладонью по ручке кресла.

— Не дрейфь! Я вот не разочаровываюсь, верю! А ты — слишком ветреный, — оператор наставительно поднял палец.

* * *

В школу Таню больше не пустили, предложили заниматься самостоятельно, дома. Радости не было предела!

По такому случаю было решено прошвырнуться по магазинам в поисках новых сортов варений и конфитюров. Волк даже оделся празднично, во что-то спортивное, подходящее к Танькиным нарядом.

— Здесь продавщица разговаривает, как учитель рисования в школе — не разбери — поймешь! — пожаловалась на очередную лоточницу Танька.

— Это суржик, такое наречие, — скривился Волк, — на нем очень многие разговаривают. Хотя некоторые считают это языком, — вздохнул печально. — Противно, если честно!

— А почему не говорят на каком-то одном? Сложно выучить?

— Не сложно. Жлобство врожденное мешает.

— А если их всех расстрелять? Тогда жлобов не останется и все будут говорить правильно?

— Тогда в некоторых местах вообще никого не останется.

Они ходили по рядам маленького базарчика, с сомнением смотрели на первые молодые корнеплоды и слишком бодрую зелень, присматривались к сушеным ягодам и орешкам.

— Рыбки хочется, — с сожалением протянул Волк. — Жаль, на глаз не определишь, можно ли ее есть.

— Давай я подскажу! Смотри: у этой глисты яйца уже отложили, видишь пятна на чешуе? А вот у этой — слишком розовые жабры, радиационное поражение. А во-он у той, — приподнялась на цыпочки и показала пальцем на соседний прилавок, — уже мутная слизь начала выделяться: нет здесь свежей рыбки, жаль.

Волку пришлось срочно задвинуть Таню к себе за спину: оскорбленные продавцы спешно смыкали вокруг них тесные ряды неправедного гнева.

— Ти кто такой! — ткнул грязный палец в сторону Волка наглый инородец. — Забэри свою шаляву и вали, пока цель! Сыкатына!

— Извинитесь, пожалуйста, перед моей дочерью, — вежливо попросил папа.

— Я твой башка топталь! — толкая в грудь, наступал продавец. Оскорбления стали выкрикивать уже все, потянулись неосторожные руки.

— Все, больше я рыбки не хочу. Буду вегетарианцем, — бросил через плечо.

— Так надо самим наловить! Дай, я им сейчас, — попыталась выскользнуть вперед Танюша.