— Ты кому так далеко живешь? — задремать у Таньки не получалось.
— На даче живу. Ну как на даче? Так, домик маленький и земли вокруг немного. Поселок дачный, вот и я так называю.
— Самолюбие тешишь?
— Больше негде, так что называй как знаешь. Всегда такая злая? Или обидел кто?
— Меня сложно обидеть, убить могу.
Сашка заулыбался. Ему было уютно с этой необычной девочкой и хотелось сделать для нее что-нибудь чудесное.
— И многих уже убила?
Танька в задумчивости начала загибать пальцы и беззвучно шевелить губами. Выглядело это по меньшей мере пугающе: трупы в Сашкиной машине еще никто не подытоживал.
— Кажется, шестнадцать. Или немного больше, я первый раз не подсчитала точно, не до того было, — она посмотрела на спрашивающего вполне серьезно.
Машина вильнула, а Сашка чуть не подавился сам собой, но баранку удержал.
— Не шути так больше, еще разобьемся к чертям собачьим…
— Почему «собачьим»? А какие еще черти бывают? — снова проснулась в Таньке детская непосредственность. — Я не шутила, кстати.
— Ты меня пугаешь. Откуда ты взялась такая?
— Просто появилась, — пожала плечиками в ответ.
— А что с мамой случилось?
— Ничего, жива и здорова, — врать было противно. — Она отказалась от меня.
— Н-да. Не позавидуешь, — покачал головой Сашка. — А с папой ладишь?
— Иначе не может быть, я его безумно люблю. Только он часто в командировках. А у тебя ребенки есть?
— Есть, — слегка хохотнул в ответ, — дочка. Она с мамой живет.
— Чего ты ржешь?!
— Говоришь смешно. «Ребенки»!
— Это же прикольно? Я так напряжение снимаю. А почему не называешь ее «женой»? Противно?
— Мы развелись.
— С дочкой хоть видишься?
— Да, конечно. Она приезжает погостить, да и в городе встречаемся.
— Ты оставил им квартиру, а сам в пригород?
Сашка кивнул в ответ, что-то тихо заскрежетало. Зубы?
— Ты на нее злюка?
— Потом поговорим. Приехали, — притирая машину поближе к замерзшим кустам, сказал Сашка, — вылезай через мою дверь.
Небольшая хибарка могла называться домиком только летом, когда романтика смешивается с теплым нежным ветерком. Снаружи хозяин утеплил маленькое строение полиэтиленовой пленкой, закрепив ее тонкими деревянными рейками.
— Иначе совсем плохо было, особенно когда ветер, — пояснил в ответ на округлившиеся глаза. — А летом я еще пенопластом обошью. Если денег хватит, — он совсем помрачнел.
— Ты же таксист, а они много зарабатывают, — прищурилась Танька, искоса глядя на Сашку.
— Я инженер-технолог, на заводе работаю. А «бомблю» ночами, чтобы с голоду не подохнуть. Не платят ни хрена, уже девять месяцев.
— Уволиться не пробовал? Нормальную работу найти.
— Боюсь. Я тогда рыло начальникам начищу, обязательно. Посадят, — прозвучало тоскливо.
— За что? Начистишь — за что?
— Наши насосы даже на другой континент покупают, для авиации. Все время конвейер работает. А денег нет, только руками разводят. Ворье! Пошли в дом, что ли? О! У меня котейка живет, подобрал осенью. Твой не загрызет? Поладят?
— Лют! Кошечку не ешь, пожалуйста. Мы в гостях, — Танька серьезно посмотрела в глаза зверю, пригревшемуся на руках.
— Думаешь, он тебя понимает?
— Знаю, что понимает. У тебя же живет животинка? Вот и ответ на сомнения.
Сашка покачал головой: девчонка была права.
Лютик познакомился с кошкой очень тихо и незаметно, и больше они друг друга не интересовали. Только рыкнул скрытно, когда четверолапая тощая «хозяйка» подошла обнюхать «новенькую»: так звучала его ревность. Местной лохматинке хотелось ласки, почесунчиков за ушком и еще молока. Это Таня увидела ясно, но не стала нервировать своего защитника, просто погладила кошечку, совсем немного.
За согревающим утренним чаем Сашка поведал, что жена сначала оформила на его имя несколько кредитов, а уже потом решила развестись. Действительно, развод получился. Выведать удалось, что рядом живет страж порядка, примерно в таком же незавидном положении. Есть в поселке еще зимующие, даже держат производящих молоко коров.
Узнала Таня, что в этой реальности люди злые почти с самого рождения. Хорошее настроение неразделимо в их понимании с пьянкой, а успех в жизни никак не связан с детской мечтой.
Сашка говорил много, было у него невысказанное. Он не жаловался на жизнь, любил свою дочь, честно платил за ошибки, не унывал, не пил и даже строил планы на будущее. А еще он наслаждался простым общением. Наконец, ему было просто интересно с Танькой. И он старательно отгонял от себя мысль, что банально влюбился в нее с первого взгляда: воспринимал, скорее, как вторую дочь.
— Ты отдыхай, наверное. Диван один, но мне вечером на смену, он в твоем распоряжении целиком. Я сейчас все равно уйду, соседу обещал помочь с дровами. Или голодная? Сварганю чего-нибудь, это быстро. У меня бульон от пельменей остался, если с гороховой кашей смешать — вкуснейшая похлебка получается.
Танька отрицательно замотала головой. Из того, что она узнала, хорошее выделить было сложно. В этой реальности отчаянье было нормой, безысходная тоска звалась томлением, и страшно было представить, как выглядит любовь.
«Надо уходить. Чего застряла?
Мне интересно, смогу ли я здесь выжить?
Ты где угодно можешь выжить. Цену ты знаешь.
