Под ризой епископа - [51]

— Подожди, куда ты, от убега-то не полегчает.

— Не грешна я ни перед кем! — выкрикнула Устинья. — Не грешна, чего вы ко мне все лезете!

— Так уж и ни перед кем? — не отступала тетка. — А перед мужем?

— Вы мне, тетушка, не приписывайте свои-то грехи.

— И я грешна, не спорю, вот и пришла помочь. Вон ты какая баскущая, меня-то бог красотой обидел, — Аксинья горько вздохнула. — Ничего не поделаешь: каждому свое на роду богом написано. А ты откройся мне, полегчает на душе-то.

— Не грешна я, вот и весь мой сказ. А вот из-за этих сплетен Федора словно подменили. Прежде-то, бывало, придет с работы и все рассказывает, рассказывает. А теперь придет — сразу спать заваливается: устал, говорит. Что только я не передумаю за ночь-то.

— Об этом я и хочу поговорить с тобой, — оживилась Аксинья. — А ты заладила одно: не грешна, не грешна.

— Может, и не верит он мне, а как я докажу?

— Дитятко ты мое, — запричитала обрадованная старуха, — вот я тебе и помогу, век помнить будешь. Слышишь ли ты меня?

— Не глухая. Только что я могу сделать-то? Вся душа изболелась, — Устинья, многое передумавшая за эти дни, заплакала. Она готова была на все, лишь бы наладилось в доме все по-прежнему, лишь бы уйти от незаслуженного позора. Порою ее, как в детстве, тянуло в церковь. Вот и сейчас ей показалось, что у нее нет иного выхода, кроме раскаяния перед богом, хотя она не понимала, в чем ей надо было каяться.

— Есть ли ныне безгрешные-то, — словно подслушав ее мысли, продолжала Аксинья. — Я тебе вот что присоветую: приди-кось в троицу святую в церковь.

— Что я там должна делать? — почти согласно спросила Устинья.

— Все объяснят тебе там отцы святые, может, батюшка с амвона провозгласит, что злые языки рабу божию Устинью, не пощадили; и поганую напраслину возвели… И снова ты станешь счастлива и мила законному-то мужу. Только об этом никому ни слова, иначе все прахом пойдет. Аминь! — Она перекрестила Устинью и, довольная удачей, скрылась за плетнем.

Федор не старался отвлечь жену от мрачных мыслей, считая, что все обойдется, так как они по-прежнему любили друг друга. Он не верил грязным сплетням и не слушал их. Она же целыми днями не находила себе места, осунулась, ничего не ела, была бледна и неразговорчива. Кто этот исцелитель, о котором говорила тетка Аксинья? Только это одно и крутилось в голове неотвязно. Через несколько дней она, надев черное одеяние, таясь от посторонних, пришла в церковь. Разноголосый церковный звон лился ей в уши от самого дома. «К нам! К нам! Идите к нам! Идите к нам!» — будто призывали колокола. Она робко вошла в собор, увидев тетку, вздохнула с облегчением. Вот богомольцы почтительно расступились, по образовавшемуся проходу величественно ступал епископ Синезий, слева, чуть позади, степенно продвигался отец Григорий, справа, стараясь не забегать и не отставать, семенил дьякон Егорий, отец Устиньи.

— Согласна ли? — незаметно приклонясь, спросил шепотом отец Григорий бабку Аксинью.

В ответ та только утвердительно кивнула.

— После обедни, — чуть слышно обронил отец Григорий и, направившись к иконостасу, затянул: «Господи помилуй, господи помилуй!»

Устинья поняла, что это о ней. Она оробела так, что почувствовала: вот-вот упадет без сознания, и, собрав последнюю волю, вышла из церкви. «Должно быть, самый высокий сан, риза на нем горела золотом. Не к нему ли приведут меня?» — подумала она об епископе. Мало-помалу страх перед неизвестностью сменялся в ее груди смутно тревожным предчувствием встречи с самим благочинным и надеждой на очищение доброго имени от грязи наговоров.

Когда прихожане вышли из церкви и разошлись в разные концы села, Устинья вернулась в церковь, темнота, разбавленная трепещущим светом догорающих свечей, снова родила в ее душе ужас. Она хотела уйти и больше не возвращаться, но на этот раз силы оставили ее. Устинья замерла, боясь пошевелиться, скользнула взглядом по иконе, второй… Могильная тишина церкви обдала ее холодом, Устинья задрожала мелкой дрожью.

— Сюда, дитя мое, сюда, — позвал ее мягкий ласковый голос. В проеме двухстворчатой двери иконостаса стоял отец Григорий и с пристальным вниманием смотрел на Устинью. Какая-то непреоборимая сила повела Устинью вперед, — Садись, дитя мое, сюда и ничего не бойся.

Устинья повиновалась.

— Любишь ли ты нареченного супруга своего? — спросил отец Григорий так, словно бы он заглядывал в ее душу.

— Да, — робко послышалось в ответ.

— Так и должно. Какое же сомнение принесла ты сюда, в храм божий? Грешна?

— Не грешна я, батюшка, перед мужем своим, от наговоров стражду.

— Готова ли, дочь моя, перед господом богом доказать безгрешность свою?

— На все готова, батюшка. Только б…

Священник осенил Устинью крестным знаменем.

— Вот и добро, добро. Желание в тебя вселится истовое, могутнее нечистой силы и злых языков от нея. Ежели проявишь в тех искушениях ангельское терпение, то никакая сила нечистая не коснется души твоея во веки веков…

Отец Григорий еще долго говорил что-то непонятное, потом перешел совсем на шепот, погладил по голове покорившуюся богоотступницу. Устинья, словно завороженная, не слышала слов, не чувствовала прикосновений священника. Он еще раз перекрестил завороженную молодуху, поднялся и скрылся за узкой дверью. Оттуда донесся легкий звон стеклянной посуды. Устинья сидела, не шелохнувшись.