Под покровом небес - [15]

[23]. Из забранного решеткой окна у него над головой неслись грубые женские голоса и металлические звуки бойкой кухонной жизнедеятельности, усиленные каменными стенами и плиточным полом. Это помещение, еще больше, чем остальные, напомнило ему темницу. Электрический звонок кинотеатра перекрывал все прочие шумы, образуя постоянный нервирующий фон. Он подошел к столам, приподнял пресс-папье и выдвинул ящики в поисках письменных принадлежностей; таковых не имелось. Потряс чернильницы; они были сухими. На кухне меж тем разгорелся яростный спор. Почесывая распухшие руки — там, где его только что покусали москиты, — он медленно вышел в фойе и направился по коридору в сторону бара. Даже здесь освещение было холодным и слабым, но строй бутылок позади стойки образовывал оптический центр, способный притянуть к себе не лишенный заинтересованности взгляд. У него был слегка расстроен желудок — так, ерунда, всего лишь обещание боли, которая пока что давала о себе знать едва заметным физическим недомоганием в какой-то блуждающей точке. Смуглый бармен выжидающе пялился на него. В комнате больше никого не было. Порт заказал виски и сел, медленно смакуя его. Где-то спустили воду в уборной, и гостиницу наполнили урчащие звуки сливающейся и набирающейся в бачок воды.

Неприятное напряжение где-то внутри понемногу отпускало; он почувствовал себя гораздо бодрее. В баре царили духота и уныние. Он источал тоску, свойственную всему, что вырвано с корнями из почвы. «Сколько счастливых мгновений повидал это бар, — подумал он, — с той поры, как первому посетителю подали здесь первую рюмку?» Счастье, если оно вообще существовало, существовало где-то в других местах: в изолированных комнатах, выходящих на светлые переулки, где коты грызут рыбные головы; в затененных кафе, увешанных тростниковыми циновками, где дым гашиша мешается с горячими парами заваренного на мяте чая; в доках, на краю себхи в шатрах (перед ним промелькнул образ Марнии, ее безмятежное лицо); в лежащей за горами необъятной Сахаре, в бескрайних просторах Африканского континента. Но не здесь, в этой тоскливой колониальной клетушке, где любое напоминание о Европе служило всего лишь еще одним жалким штрихом, еще одним наглядным доказательством полной оторванности; родина казалась отсюда бесконечно далекой.

Он сидел, неторопливо потягивая теплое виски, когда услышал в коридоре приближающиеся шаги. Юный англичанин вошел в комнату и, не посмотрев в сторону Порта, сел за один из столиков. Он заказал ликер; Порт выждал, пока бармен вернется за стойку, и подошел к столу.

— Pardon, monsieur, — сказал он. — Vous parlez français?

— Oui, oui[24], — ответил молодой человек с видимым испугом.

— Но вы говорите также и по-английски? — быстро продолжил Порт.

— Да, — сказал он, ставя бокал на стол и таращась на своего собеседника с выражением, которое, как подозревал Порт, было насквозь театральным. Интуиция подсказала ему, что в данной ситуации надежнее всего действовать лестью.

— Тогда, быть может, вы могли бы дать мне один совет, — сказал он с величайшей серьезностью.

Молодой человек натянуто улыбнулся:

— Если насчет Африки, то почему бы и нет. За последние пять лет я исколесил ее вдоль и поперек. Очаровательная страна, доложу я вам.

— Да, чудесная.

— Вы с ней знакомы? — Он выглядел немного встревоженным; ему так хотелось быть единственным путешественником.

— Частично, — успокоил его Порт. — Я бывал на севере и в западных областях. Триполи… Дакар…

— Дакар — грязная дыра.

— Но таковы все портовые города во всем мире. А спросить я хотел у вас насчет обмена валюты. В какой банк вы бы посоветовали обратиться? У меня доллары.

Англичанин улыбнулся:

— Полагаю, вы правильно сделали, что обратились ко мне за этой информацией. Вообще-то я австралиец, но по большей части мы с мамой живем на американские доллары.

И он принялся с исчерпывающей полнотой описывать Порту французскую банковскую систему в Северной Африке. Голос его приобрел интонации какого-нибудь старомодного профессора; а манера выражаться стала до отвращения дотошной, подумал Порт. В то же время, в глазах у него появился блеск, который не только изобличал и голос и манеру, но и ухитрялся сводить на нет тот мало-мальский вес, которым могли обладать его слова. У Порта создалось впечатление, что молодой человек разговаривает с ним так, словно полагает, что имеет дело с маньяком, словно и тема для беседы была выбрана соответствующая — такая, о которой можно распространяться сколь угодно долго до тех пор, пока пациент не утихомирится.

Он слушал, не перебивая; банки вскоре оказались забыты, и речь свернула к личным впечатлениям. Эта область была гораздо богаче; к ней-то молодой человек, без сомнения, и стремился с самого начала. Порт не вмешивался, позволяя себе от случая к случаю лишь вежливые восклицания, помогавшие придать монологу видимость беседы. Он узнал, что до приезда в Момбасу молодой человек и его мать, которая занималась тем, что писала путеводители, иллюстрируя их своими же фотографиями, три года прожили в Индии, где умер старший сын; что за пять лет, проведенных в Африке, они не только побывали во всех уголках континента, но и умудрились заполучить поразительное количество болезней, от большинства из которых до сих пор периодически страдали. Нелегко, однако, было решить, чему здесь можно верить, а чему нет, ибо повествование украшали такие, например, замечания: «В то время я занимал должность менеджера в крупной фирме по ввозу и вывозу в Дурбане», «Правительство назначило меня ответственным за трехсот зулусов», «В Лагосе я купил штабную машину и перегнал ее в Касаманс», «Мы были единственными белыми, чья нога вступала в эти земли», «Они хотели, чтобы я снимал их экспедицию, но в Кейптауне не было никого, кому бы я мог доверить управление студиями, а мы снимали в то время аж четыре фильма».