Под одной крышей - [63]

— Да, их превосходительства Вайтаи, видимо, не бедствовали, — сказала Луйза, — если имели такие жемчуга, бриллианты с орех, массивные золотые браслеты…

— Конечно, — кивнула Малика. — Семейные драгоценности хранятся в Чобаде. Мы замуровали их в часовне, в алтаре, отдельно мамины, мои и семейные.

— Зачем же вы, баронесса, рассказываете всем и каждому, куда спрятали драгоценности?

Малика скорчила недоуменную рожицу, подняла глаза на Луйзу, стоявшую на лестнице и орудовавшую кистью.

— Зачем?

— Если они пропадут, вы уж на нас не извольте думать, мы и знать ничего не знаем. О таких вещах не говорят даже брату родному или сестре.

— Вы так думаете?

— Конечно, а как же иначе.

Баронесса немного смутилась, заметалась в своей собольей шубе из стороны в сторону, затем обратилась к Мари:

— Ну я пойду. Вы не идете?

Луйза размашистыми движениями водила кистью по потолку.

— Мари раньше полуночи не освободится, — сказала она спокойно, — нам еще нужно вымыть пол сегодня, а то наследят известкой по всей лестнице, так что вам, баронесса, придется обойтись один день без Мари. Мы даже обед приготовить себе не успели.

Малика, немного подумав, предложила:

— Я могу угостить вас чем-нибудь холодным, хотите сала, жареного мяса — я давно обещала Маришке, — к тому же послезавтра я уезжаю домой.

Мари сходила наверх, принесла продукты. Луйза осмотрела их и рассвирепела:

— Пусть она сама грызет засохший калач и двухнедельное мясо. Ждала, пока не испортится, да и дала тебе не даром. Отнеси обратно, ну ее к черту.

Мари стала уговаривать:

— Колбаса и сало еще хорошие…

— Ну и ешь их сама.

Мари съела колбасу, сало и даже засохший калач. Луйза иной раз делает поспешные выводы, эти продукты вовсе не плата за что-то. Просто они вместе живут, помогают друг другу чем могут… И она опять разозлилась на Луйзу. Положила на подоконник остатки еды и молча принялась за работу.

Вечером она сбегала к себе, перекинулась несколькими словами с баронессой, а когда вернулась в дворницкую, Луйза уже мыла пол в комнате. Она тотчас побежала за вторым ведром, налила горячей воды, но услышала окрик Луйзы:

— Не надо, я и без тебя управлюсь.

Мари промолчала, повязала старый, залатанный передник с въевшейся в него еще на фабрике кирпичной пылью, собираясь мыть окно, но в этот момент из соседней комнаты снова донесся грубый окрик:

— Я же сказала, не нуждаюсь в твоей помощи!

— Перестань орать!

Выпалив это, Мари обомлела. Так она еще никогда не разговаривала с сестрой. Что же теперь делать: уйти к себе или остаться? Она в нерешительности остановилась возле плиты… В кастрюле вовсю кипела вода. К этой плите никак не приноровишься, да и места свободного нет, некуда передвинуть посудину… Луйза могла бы сказать что-нибудь: мол, не огрызайся, а не то всыплю сейчас. Но та молчала, не было слышно и плеска воды. Лишь спустя несколько минут Луйза принялась, но уже без прежнего старания, тереть шваброй пол. Мари подошла к комнате, остановилась на пороге, к горлу у нее подкатил комок.

— Ну тогда… я… приготовлю чего-нибудь на ужин.

— Хорошо, — примирительным тоном произнесла Луйза.

Они, стоя, на скорую руку перекусили, и, когда Мари начала мыть кафельный пол на кухне, Луйза сказала:

— Здесь не надо, все равно я буду ходить с ведром и напачкаю. Лучше вымой вдоль стен.

— Я тоже так думала.

Мари сразу повеселела. Завела разговор о Лаци. Выехал ли он уже, где сейчас, что привезет из деревни.

— Узнаем послезавтра, — ответила Луйза.

Но прошло два дня, а Лаци не приехал. Когда стены после побелки просохли, в квартире стало светлее, приветливее, но не настолько, как ожидала Луйза. Зарешеченные окна под верандой второго этажа пропускали в комнату и кухню мало света, во всяком случае, когда входишь с улицы, освещенной мартовским солнцем, квартира напоминает темную нору. В квартире была закончена побелка и уборка, и у Луйзы как-то вдруг почти не стало работы. Четверо жильцов не очень-то обременяли ее. Мусор выносили в два старых ящика к подворотне, за ним раз в неделю приезжала машина. В субботу Луйза вымыла лестницу, дома все было прибрано, приготовление еды занимало всего несколько минут. Казалось, все, что она делала раньше, было связано с присутствием Лаци.

За эти дни у нее изменилась даже походка, стала какой-то медлительной. Сложив руки на груди, она зайдет в комнату, окинет ее взглядом и возвратится на кухню. Не раз принималась за табак: расстелет его, перемешает, если заглянет кто-нибудь из соседей, отвесит четверть килограмма, а в мешке даже не заметно, чтобы убавлялось. После обеда вынесет стул во двор, водрузит на нос старые очки Лаци и примется чинить прохудившееся белье. Иногда кто-нибудь, толстая Лацкович или одна из девиц Коша, облокотившись на перила веранды, окликнет дворничиху, перекинется с ней парой слов. Заслышав шаги со стороны ворот, она опускала шитье на колени, но не оборачивалась. Мари каждый раз входила на кухню с одним и тем же вопросом: «Ну как, приехал?» Луйза в течение трех дней отвечала одно и то же: «Пока нет».

На четвертый день Мари уже не стала спрашивать, а только вопросительно осматривалась, не скажет ли ей что-нибудь беспорядок на кухне, выложенные из рюкзака продукты. Она с тревогой поглядывала на суровое, непроницаемое лицо сестры, которая, скрестив руки, прижимала их к груди, словно стараясь унять беспокойное сердце. Весь дом выглядел каким-то вымершим. Жильцы не звонили по каждому пустяку, не слышалось разговоров на веранде, просто удивительно, сколько шуму поднимал вокруг себя один-единственный человек! Этот сумасбродный Лаци, точь-в-точь как Малика…