Под одной крышей - [46]

— Ну, знаете, сударыня, — побагровев от возмущения, вспылила Мари, — как у вас только язык поворачивается говорить такое! Ведь я осталась совсем одна и так голодала. Все равно, если бы я знала, поверьте…

Женщина махнула рукой и, не обращая внимания на нее, продолжала:

— А потом, когда повалили забор и на улицу как безумные хлынули изможденные, исхудавшие люди, я это зрелище не забуду до конца своих дней. Бегу сюда, на проспект Иштвана, хотя рана после операции еще не зажила, на мне одно платье, тапочки — словом, так, как увезли в больницу, бегу очертя голову, а в квартире пусто, одни разбитые окна, грязь, запустение. Мне сказали, что мужа увели из дому двадцатого октября, он сам спустился во двор, когда за ним пришли нилашисты, такой уж он человек, а дети… они словно сквозь землю провалились!

Она плакала навзрыд, хлопая рукой по столу.

— Ох, — прошептала Мари, — право, не знаю даже, что сказать вам в утешение.

В глазах женщины, когда она посмотрела на Мари, сверкнул гнев.

— Не нашлось никого, кто бы приютил их, когда это было еще возможно. Ведь столько людей скрывалось с фальшивыми документами! К сожалению, среди наших знакомых не оказалось ни одного порядочного человека… — С истеричным криком она набросилась на Мари: — А ведь мой муж так уважал вас, всегда ставил в пример как хорошую работницу, да и вы сами прикидывались такой… Разве мы плохо относились к вам? Пока была работа, вам не отказывали, вы не станете отрицать… — Лицо у Мари горело, обуреваемая чувством гнева и стыда, она вскочила. Тут женщина совсем по-иному, виновато посмотрела на нее, дотронулась до ее руки, усадила на место. — Не обижайтесь, Маришка, ведь я не в себе. Вы не такая, я знаю. Уж во всяком случае, не смеялись, когда нас вели по улице с нашитыми желтыми звездами, а?

Она затихла, затем снова заплакала, запричитала, грудь ее сотрясалась над столом, глаза бегали из стороны в сторону, полные невыразимого горя.

— Сестра взяла их к себе. Если бы они попали в гетто, я бы давно уже знала об этом. Видимо, их угнали куда-то. Пешком, в октябре. Но куда? Видите, Маришка, мне это до сих пор не удалось узнать, да и другим тоже. Где я только не была! Говорят, подождите, многих угнали, сотни тысяч. Газеты пестрят объявлениями о разыскиваемых, есть специальный отдел: «Кто о ком знает», с каждым днем публикуется все больше фамилий. Так я и в редакциях побывала, вы не читали в «Сабадшаг» о том, что некая Кауфман ищет своего мужа Андора и детей…

Мари тоже плакала, шмыгала носом, щемящая жалость сдавила ей грудь. Женщина перегнулась через стол, зашептала:

— Скажите на милость, зачем я-то осталась жива? Две комнаты заняли жильцы, я уже не хозяйка в собственной квартире. Но не думайте, я не жалею. Глядя на меня, наверно, не поверите, но я почти ничего не ем, вот что стало со мной. Теперь я убедилась, что жила для них, и заготавливала варенье, и наказывала прислуге приготовить вкусный обед — все для них, разве мне одной это надо было?.. Меня и мастерская поэтому интересовала… Вы пришли насчет работы?

Мари замялась: нет, не совсем, просто узнать, как живет господин Кауфман, вы все…

— Значит, вы все-таки вспомнили о нас… хоть работы и нет сейчас, адрес свой все же оставьте. Вы хорошей были работницей. Какое приличное на вас пальто, — сказала она, продолжая плакать, и тон ее вдруг снова стал прежним, — вы не прогадали тогда, я недорого взяла за него. Муж говорил, что почти даром. Тут один человек рассказывал — он видел, как их угоняли, — что он шел в одних носках, так как стер ногу. В носках, пешком шел Андор Кауфман, и не нашлось никого, кто бы замолвил за него словечко. А вы где были тогда, почему не заступились, просто не укладывается в голове! Неужели стояли и равнодушно смотрели на ни в чем не повинных людей? Отвечайте, Маришка!

Она снова застучала по столу, вся заколыхалась на стуле и даже не заметила, как Мари встала, в мучительном смятении потопталась на месте, не зная, что сказать, затем попрощалась и тихонько прикрыла за собой дверь.

«Да, забыла оставить свой адрес, — вспомнила Мари уже на лестнице. — Впрочем, работу здесь скоро получить не удастся». Она прислонилась к стене, глубоко вздохнула и быстро побежала вниз.

— Ну, разыскали? — кивнула в сторону четвертого этажа дворничиха, выпятив вперед подбородок.

— Да, спасибо.

— Она все плачет, а?

Мари не ответила, вышла за ворота. На улице Вишшелени по-прежнему стояла странная тишина, словно, кроме Кауфманов, здесь никто не жил. Она шла незнакомыми переулками напрямик к проспекту Андрашши, надеясь, что хоть там не будет такого удручающего зрелища, а у Базилики свернет на улицу Надор.

«Как же это я не подумала о Сабо, о прачечной! Вот и улица Рожа…» Номер дома она забыла. Прошла по левой стороне, затем перешла на противоположный тротуар. Вот бакалейная лавка, приказчик в белом халате перед закрытием стоял обычно возле двери: «Красавица, не зайдете ли что-нибудь купить?» — спрашивал он у нее. Стало быть, здесь была прачечная Сабо, а теперь — груды кирпича. Даже не верится, что над ними еще так недавно возвышалось трехэтажное здание, рядом с воротами — приемный пункт, где жена Сабо принимала заказы, возле него — пропитанная запахом краски и испарений прачечная с постоянно открытыми окнами, и на плите накалялись утюги, в кастрюле варился суп из кубиков.