Под одной крышей - [122]

Барон привел в порядок комнату, постель жены и, убедившись, что соседей нет дома, вынес на кухню грязную посуду, затем переоделся в ванной и ушел.

После обеда он явился на Розовый холм, поздоровался с женой и остальными, потом вместе с Бертой и мужчинами удалился в курительную комнату. После переговоров он еще с полчаса посидел в окружении молодежи, затем поцеловал жену в лоб и, сославшись на привычку рано ложиться спать, отправился домой.

По улице он шел, прямо глядя перед собой, чтобы не видеть плакатов на стенах, которые он принципиально не желал читать. Он игнорировал работы по расчистке развалин, кое-где уже восстановленные здания тоже не вызывали у него интереса, а озелененную, благоухающую запахами цветов, ярко освещенную площадь Свободы он просто-напросто обходил, чтобы не видеть белоснежного памятника погибшим советским воинам; при одной мысли о нем у него сводило скулы. Кругом него был враждебный ему мир, так, во всяком случае, казалось барону. «Ничего, долго не протянут, — повторял он про себя, — но когда придет им конец?»

В полночь вернулась домой Амелия, и разбуженный барон натянуто улыбнулся жене.

— Вы ужинали, Амелия? — вежливо осведомился он. — Весело провели время у Берты? — Затем, воспользовавшись минутной паузой в сплошном потоке слов Амелии, сказал: — Я привез курицу, старуха ощипала и выпотрошила ее, так что недолго придется возиться. Она в кладовке.

— Ладно, пусть лежит, — безучастно сказала жена и продолжала о том, что интересовало ее неизмеримо больше. — Питю хочет поговорить с вами, завтра утром он зайдет… Вы даже не представляете, какой весельчак этот Питю, сегодня у Берты мы буквально катались от смеха, когда он…

Барон выслушал восторженный рассказ о Питю Матеффи, ни единым словом не обмолвившись о том, что лично он считает фаворита своей жены легкомысленным и примитивным балбесом, который не достоин находиться в приличном обществе, но что поделаешь, видимо, это дань времени и подобные компромиссы с демократией неизбежны. Наконец Малика улеглась на другой кровати и погасила свет. Воцарилась тишина. Спустя некоторое время Малика громко зевнула и сказала:

— Я ужасно хочу спать, Эгон.

— Спокойной ночи, Амелия, — упавшим голосом произнес муж.

Но Малика еще не поставила точки на разговоре. Поворочавшись в постели, она обратилась к мужу:

— Надеюсь, вам известно, что у меня кончились деньги.

Муж кашлянул в кулак, ему явно было неприятно выслушивать подобные заявления, но тем не менее он холодно ответил:

— Я так и думал, поэтому захватил с собой несколько сот пенгё. Может быть, и не следовало напоминать вам о необходимости немного сократить расходы..

— Знаю, знаю. Но я столько должна, что боюсь, как бы послезавтра снова не остаться без гроша в кармане.

— Не делайте столько долгов, прошу вас.

— Не понимаю, чего вы так жметесь. У нас там столько драгоценностей, что, право, ничего не случится, если…

— Оставим это, Амелия, — категорически заявил барон, — прибегать к этому преждевременно.

На несколько минут воцарилась напряженная тишина, затем Амелия спросила:

— Вы когда уезжаете?

— Утренним поездом.

— Значит, не дождетесь Питю?

— Нет, к сожалению.

Баронессе только это и нужно было узнать. Успокоившись, она заснула.

На следующее утро Эгон Вайтаи, захватив с собой рюкзак, примерно в одно время с супругами Палфи ушел из дому. Часам к десяти пришла Эжеб и, конечно, Питю, начиненный целым арсеналом новых козней против жильцов. И до следующего рассвета продолжались беготня, шум, стряпня, дикая ночная оргия. Под личным наблюдением советника Матеффи поджаривалась ощипанная чобадская курица, а непрерывные звонки служили доказательством того, что баронесса Вайтаи пользуется большой популярностью в обществе.

Как-то ночью Мари расплакалась.

— Я не могу больше этого выносить, — прошептала она. — С ума можно сойти! Ты ни одной ночи не отдохнул спокойно. Я вижу, утром ты едва стоишь на ногах. — Но когда Винце хотел встать, она судорожно схватила его за руку. — Не ходи! Их много, ты ничего не сделаешь с ними.

Винце сидел на краю кровати, Мари всхлипывала, руки ее судорожно подергивались каждый раз, когда открывалась входная дверь и в прихожей раздавались шлепающие шаги. Из кухни донесся хохот, затем наступила тишина, но тут же она была прервана грохотом опрокинутого стула, кто-то негромко взвизгнул, и снова воцарилась тишина. Все это до предела напрягало нервы. Вдруг что-то тяжелое грохнулось о дверь лакейской. «О, пардон!» — раздалось за дверью сквозь сдерживаемый смех, но Винце уже подскочил к двери и рывком распахнул ее.

Питю Матеффи покачнулся и, чтобы не потерять равновесия, шагнул в комнату. Винце с такой силой толкнул его в грудь, что тот отлетел к корзине с дровами, стоявшей в прихожей. Малика завизжала.

— Как вы смеете! Негодяй! — взревел советник министерства и поднял кулак.

Винце перехватил руку советника и ловким движением вывернул ее назад; от злости лицо его стало белее стены.

— Кто негодяй, я вас спрашиваю? Морду разобью, если не перестанете безобразничать… вы… вы…

— Отпустите! — визжала баронесса.

— Если вы еще хоть раз прикоснетесь к моей двери и сейчас же не уберетесь отсюда…