Под одной крышей - [27]

. Намного уютнее, чем моё дурацкое место на диване, а его кожа… она пахнет знакомо и хорошо. Так, так хорошо. — Ты такой теплый. — Я прижалась лбом к его щеке. — Как будто ты генерируешь тепло.

— Я думаю, все люди так делают. — Его нос касается ледяного кончика моего уха. — Это физика, или что-то вроде того.

— Первый закон термодинамики. Энергия не может быть ни создана, ни уничтожена.

Его рука проходит вверх по моему позвоночнику и касается моего затылка, и температура вдруг становится на пять, десять градусов выше. Тепло лижет мой позвоночник и распространяется по всему торсу. По моей груди. Моему животу. Я почти хнычу. — Кроме тебя, очевидно, — говорит он.

— Это так несправедливо. — Большой палец Лиама выводит узоры на коже моего горла, и у меня нет выбора, кроме как вздохнуть. Я уже чувствую себя лучше. Я пылаю.

— Что ты там, где тепло умирает?

— Да. — Я теснее прижимаюсь к его груди. — Может быть, мои родители тайно являются оборотнями-акулами. Холоднокровные, пойкилотермная разновидность. Они забыли предупредить меня, что я унаследовала нулевые навыки терморегуляции и никогда не должна жить на суше.

— Это единственное возможное объяснение. — Его дыхание бьется о мои виски, тонкий, приятный зуд.

— Для моей патологической неспособности поддерживать тепловой гомеостаз?

— За то, как мало они тебя ценят. — Он вдруг прижимает меня к себе чуть крепче. Чуть ближе. — А ещё за то, что ты любишь сырой стейк.

— Я… средней прожарки. — Мой голос дрожит. Я говорю себе, что это из-за холода, а не из-за того, что он помнит то, что я рассказывала ему о своей семье.

— Пожалуйста. В основном сырой.

— Хамф. — Нет смысла спорить с ним, не тогда, когда он прав. Не тогда, когда его рука бегает вверх и вниз по моей руке; согревающий, успокаивающий жест, даже сквозь одеяла. — Как ты думаешь, он сможет починить предохранитель сегодня вечером?

— Надеюсь. Если нет, я сбегаю в магазин и куплю тебе обогреватель.

— Ты сделаешь это?

Он пожимает плечами. Между нами около десяти слоев (Лиам сильно недооценил количество одеял, которые я могу надеть за один раз), но он такой теплый и твердый. Несколько месяцев назад я считала его холодным, во всех возможных смыслах. Раньше я считала, что ненавижу его. — Мне кажется, что это меньше работы, чем везти тебя в скорую для лечения обморожения. — Его щека прижимается к моему лбу.

— Ты не так бессердечен, как тебе кажется, Лиам.

— Я не такой бессердечный, как ты думаешь.

Я смеюсь и откидываюсь назад, чтобы взглянуть на него, потому что мне кажется, что он может улыбаться, улыбаться во всю ширь, а это редкое и чудесное явление, которым я хочу насладиться. Но он не улыбается. Он тоже смотрит на меня, изучая меня тем весомым, серьезным взглядом, который он иногда делает. Сначала мои глаза, потом губы, и что это такое, этот момент тяжелой, полной тишины, от которой у меня колотится сердце и покалывает кожу?

— Мара. — Его горло дергается, когда он сглатывает. — Я…

Громкий стук заставляет нас вздрогнуть.

— Электрик.

— О. Да. — Мой голос пронзительный и бездыханный.

— Я открою дверь, хорошо?

Пожалуйста, не надо. Останься. — Хорошо.

— Как ты думаешь, ты сможешь избежать переохлаждения, если я отпущу тебя?

— Да. Возможно. — Нет. — Может быть?

Он закатывает глаза в той измученной манере, которая так напоминает мне Хелену. Но его улыбка, та, которую я искала раньше — вот она. Наконец-то. — Тогда очень хорошо. — Не отпуская меня, он встает и несет меня на руках до самого входа.

Я прячу лицо в его шею, гудящую от тепла и чего-то ещё, незнакомого и неопознаваемого.

Глава 11

Две недели назад

Мне звонят в среду вечером, перед ужином, но уже после возвращения с работы.

В течение всего разговора я сохраняю удивительное самообладание: Я охаю и ахаю во всех нужных местах; задаю уместные, важные вопросы; даже не забываю поблагодарить звонившего за то, что он поделился со мной новостями. Но после того, как мы оба положили трубку, я полностью теряю самообладание.

Я не звоню Сэди. Я не пишу Ханне в надежде, что у неё есть прием в брюхе какого-нибудь северного кашалота, где она сейчас живет. Я бегу наверх, едва не спотыкаясь о ковры и мебель, которая принадлежала семье Хардингов на протяжении пяти поколений, и, оказавшись перед кабинетом Лиама, распахиваю дверь без стука.

Оглядываясь назад, могу сказать, что это был не самый вежливый момент. Как и следующий, когда я подбегаю к Лиаму (который разговаривает по телефону у окна), обхватываю его за талию, совершенно не обращая внимания на то, что он делает, и кричу:

— Я получила её! Лиам, я получила эту работу!

Он не пропускает ни одного мгновения. — На должность руководителя группы?

— Да.

Его ухмылка ослепительна. Затем он говорит: — Я вам перезвоню, — тому, кто на линии, полностью игнорирует тот факт, что они отвечают: — Сэр, это дело первостепенной важности, — и бросает телефон на ближайший стул.

Затем он обнимает меня в ответ. Он поднимает меня, как будто он слишком счастлив за меня, чтобы даже подумать о том, чтобы остановиться, как будто этот телефонный звонок, который только что был у меня и который изменил мою жизнь, изменил и его, как будто он хотел этого так же сильно и так же сильно, как и я. И когда он кружит меня по комнате, один-единственный, идеальный вихрь чистого счастья, именно тогда я понимаю это.