Под небом Индии - [19]

Голос тетушки был необычайно мягким.

Еще одно воспоминание. Мэри на корабле, плывущем в Англию. Повергавшее ее в замешательство путешествие против ее воли.

«Ты возвращаешься домой», – говорили ей все.

Она открывала рот, желая сказать, что ее домом была Индия, однако не могла издать ни звука. Мэри задыхалась от запаха лука, пота, жары и потери. Перед ее глазами встал последний запечатлевшийся в памяти образ родителей. Мать в дорожном плаще с сияющими глазами и каштановыми локонами, выбившимися из-под ярко-голубой шляпы, так плохо сочетавшейся с бледно-желтым платьем. Она наклоняется и целует Мэри. От матери пахнет тальком и розами. Отец поднимает Мэри и кружится с ней на месте. От него исходит запах лайма, табака и комфорта; его щетина щекочет ей щеку.

Голос Мэри исчез так же, как исчезли ее родители. Они попали в аварию, и их, без всяких объяснений, не стало. Они попрощались с ней, как обычно. «До скорого, – сказали они. – Не скучай». Их глаза, как всегда, блестели.

И все.

Она никогда их больше не увидит. Как можно было соотнести эту якобы правду с образами матери и отца, которые в ее памяти были такими живыми, настоящими?

Именно поэтому Мэри замкнулась в себе и перестала разговаривать. Иначе мир, который она создала для себя, мир, в котором ее мать с отцом были живы и просто уехали на время, разбился бы на мелкие осколки. Мэри оставалась в придуманном ею мире, когда плыла по морю в страну, которая якобы была ее домом, но которой она никогда даже не видела; когда корабль увозил ее прочь от всего, что она знала, даже от имени, которое ей дали горожане, – Мисси Баба́.

Женщина, которая сопровождала Мэри, мисс Девон, была очень добра к ней. Она заставляла девочку есть, прижимала ее к себе, когда Мэри, всхлипывая, просыпалась от очередного кошмара и видела вокруг себя кошмар наяву – мир, в котором не было ничего знакомого и любимого. Мисс Девон не пыталась ее разговорить, и все же девочка считала ее чужой: она не была ее айей. Самим фактом своего присутствия мисс Девон напоминала Мэри о том, что она потеряла.

Моргнув, Мэри вернулась в настоящее; она увидела высокий потолок библиотеки и почувствовала отдававший чернилами и бумагой запах знаний.

– Стоило кому-нибудь случайно упомянуть об Индии и о твоем прошлом – и ты пряталась в свою раковину, становилась замкнутой, отказывалась есть и общаться.

Еще один образ: Мэри стоит внизу лестницы, ведущей в огромный дом, в этот дом. Поместье довольно обширное. Блестящие зеленые газоны, аккуратные клумбы, а чуть дальше – теннисные корты.

Воздух, пахнущий зеленью и свежестью, гладил ее по щекам ледяными пальцами.

Мисс Девон сказала, что сейчас лето, однако английское солнце не грело по-настоящему. Оно не было гневным, яростным и страстным, как в Индии, не заставляло тебя потеть, а твою одежду – прилипать к телу. Это солнце было другим. Оно едва светило, бо́льшую часть времени застенчиво прячась за облаками.

«Прямо как я, – подумала тогда Мэри. – Папа и мама хотели, чтобы я была похожа на солнце Индии – смелой и пламенной, а я больше напоминала здешнее светило».

Ее родители хотели, чтобы она нарушала запреты, бросала вызов обстоятельствам и была выше их, однако Мэри больше нравились строгость и порядок, установленные правилами. Она тосковала по ограничениям: они позволяли ей чувствовать себя в безопасности, давали надежду на то, что, если она попробует заплыть слишком далеко, они ее остановят. И в тот момент, глядя на чистое аккуратное английское поместье тети и дяди, на идеально увитые зеленью беседки, на царивший вокруг безупречный порядок, строго соответствовавший правилам, Мэри почувствовала, как впервые с того момента, когда ее жизнь перевернулась, в ее измученной душе появилось что-то кроме печали. Там блеснул лучик надежды.

– Бо́льшую часть времени ты проводила здесь, – сказала тетушка, обводя рукой библиотеку. – Пряталась от мира и от всех нас.

Теперь, когда река ее воспоминаний прорвала дамбу, Мэри вспомнила первые дни в Англии. Смятение, горе, печаль… Единственным, что позволяло ей жить дальше, были правила и порядок. Девочку утешало то, что в ее жизни появилась структура.

И хотя Мэри не могла говорить, не могла выразить свои замешательство и боль словами, она очень быстро выучила то, что ей было необходимо. Здесь, в упорядоченном мире, с его благословенно строгими правилами поведения, был всего один способ делать все верно. И убитая горем девочка ухватилась за эти правила, используя их в качестве моста через пропасть, которая открылась внутри нее после потери родителей, дома, всего, что она когда-то знала. Приличия служили ей опорой. И все же Мэри терзало чувство вины, так, словно она предавала своих родителей.

Встретившись в Англии с родственниками отца, девочка поняла, что, возможно, была такой же, как члены этой семьи. Семьи, отвергшей его.

– Ты скучаешь по ним? – спросила она однажды у отца, когда была еще совсем маленькой.

– Хмм?..

Он закончил читать ей книгу – книгу о семье, – и Мэри уже начинала засыпать. Сидя на маленьком стульчике среди аккуратных книжных полок и разложенных по цвету игрушек, отец казался тут неуместным – с растрепанными волосами, в помятой рубашке, с мудрыми добрыми глазами.