Под небом Аргентины - [16]

— Что потом?

— Посадили в участок, потом в тюрьму упекли. Хуже здешней полиции, брат, не бывает. Мы, болгары, люди простые, но так с последней скотиной не поступаем. Выпустили меня, когда надоело со мной возиться. И опять билет дали. Делать нечего, поехал в Розарио. Голодал, на свалках рылся, объедки собирал, наконец, нашел работу на бойне. А через два месяца снова на улице оказался. Так и пошло — не успею найти работу и деньжонок подсобрать, чтобы домой отослать, как на улицу вышвыривают.

Пышо нахмурился. "Что там плетет этот человек, — подумал он, чувствуя, как горячая волна бросилась в голову. — Сбился с дороги и получил по заслугам. Видать, и выпить не прочь, Где уж тут денег накопить… Такому землю не дадут".

— Здесь ученые люди живут, Марин, смотри, какой город построили, — сказал он. — Знают они, что руки у нас к одному лежат — за сохой в поле ходить. А земли у них тут много, и обрабатывать ее некому. Для чего бы нас еще звали и кормили целый месяц даром? Нет, друг, здесь на работке попотеть надо, а не ворон считать!

Марин горько усмехнулся.

— Земля, — процедил он сквозь зубы. — А ну ее… Плюнь на это дело. Лучше поищи какую-нибудь работенку в городе, а то плохо придется. — И Марин понуро поплелся к гостинице.

Пышо вздохнул, с усилием встал. Несколько минут стоял неподвижно, потом поднял голову и помутневшими глазами посмотрел вокруг.

Неожиданно какой-то шум привлек его внимание. У прачечной, расположенной в одноэтажной пристройке напротив входа в гостиницу, толпилась детвора. Пышо увидел в центре этой шумной, галдящей ватаги обоих сыновей. "Мать стирает, вот они и крутятся у прачечной", — подумал он. Немного погодя он заметил, что Ванчо и Коля, раскрасневшиеся, возбужденные, работали кулаками, пытаясь вырваться из кольца плотно обступивших их смеющихся ребят.

Пышо уже хотел было прийти на помощь, но мальчики, отбиваясь изо всех сид, сами высвободились и убежали. Он снова сел на скамейку, решив посмотреть, что будет дальше. Сначала ребятишки преследовали драчунов, но те вдруг остановились и угрожающе замахали руками. Преследователи бросились врассыпную. Пышо счастливо улыбнулся.

"Львята… Моя порода. Скоро подрастут, втроем за дело возьмемся…"

Он снова удобно устроился на скамье и закрыл глаза. Но вспомнив разговор с Марином, тяжело вздохнул, вскочил и быстро зашагал к гостинице.

Как-то вечером в гостинице появился новый болгарин, чабан из горной деревеньки со своей дудкой — кавалом. Хорошо играл Дончо, за сердце брало.

Слава Дончо-музыканта разнеслась среди болгар, осевших в Буэнос-Айресе, многие из них приходили в гостиницу, чтобы послушать его игру. Однажды вместе с Марином, явившимся, к всеобщему удивлению, совершенно трезвым, в парк пришел болгарин, сразу же привлекший к себе внимание. Это был стройный тридцатилетний человек. Звали его Владимир, но все называли его коротко — Влад. Черные глаза, открытый доброжелательный взгляд, спокойная речь вызывали симпатию. Он поздоровался за руку с каждым в отдельности, поговорил и скоро знал обо всех понемногу — кто откуда родом, чем занимался прежде, почему приехал. Едва познакомившись с ним, люди уже почувствовали в нем близкого друга.

Расположил он к себе и Пышо. Этот умный и скромный человек поможет мне понять правду, подумал Пышо. В Болгарии Влад учительствовал. Он коммунист. Пышо познакомился с коммунистами еще на фронте, да и в родной деревне были коммунисты. Они не врут. Перед отъездом только один человек из всего села, тоже коммунист, советовал ему не уезжать, да Пышо не послушался…

— Влад, скажи-ка нам, — обратился Пышо к гостю, выбрав удобную минутку, — что нам, крестьянам, делать? — И рассказал Владу о своих заботах, о том, что заставило его отправиться в Аргентину.

Влад посмотрел в его вопрошающие глаза, печально улыбнулся:

— Есть здесь такой закон, бай Пышо, оказывать всестороннюю помощь иммигрантам-крестьянам. Лет сто назад Аргентиной управлял президент Сармьенто, умный и честный человек, из бедноты. Он мечтал превратить богатую страну в райский сад. А без рабочих рук сада не вырастишь. Вот и придумал он закон о помощи крестьянам. Но на деле получилось по-другому…

Все тесно окружили Влада.

— Сармьенто, — продолжал он, — мечтал видеть родину населенной пятьюдесятью миллионами трудолюбивых сильных людей, покрыть девственные прекрасные степи — пампасы сетью утопающих в зелени, благоденствующих селений, превратить плодородную долину Рио-Негро в сад. Он хотел поселить упорных, сильных пионеров, людей с железной волей, в Чако, чтобы они расчистили непроходимые леса и выращивали там хлопок. Сармьенто мечтал, что европейцы принесут в Аргентину свою культуру и превратят его страну в земной рай. Но эти мечты не понравились землевладельцам, и они изгнали великого сына аргентинского народа. В изгнании Сармьенто продолжал непримиримую борьбу против диктатуры Росаса и умер на чужбине, преследуемый наследниками кровожадного тирана. Сейчас они умело используют дело его рук. Созданные им законы не отменены, они служат уловкой для привлечения в Аргентину иммигрантов.

— Но к чему мы им, если наш труд не нужен? — спросил Пышо.