Под небом Аргентины - [13]

Пышо вздохнул.

— Как посмотрю, что делается вокруг, Лену из каюты выпускать не хочется.

— Экий ты, бай Пышо, — махнул рукой Сандо. — Тут, на пароходе, люди живут, как им нравится. — Он встал. — Так не хотите играть? И не надо. Пойду поищу места повеселее.

Пышо хотел было что-то сказать, но в это время к ним подбежала запыхавшаяся Жозефина.

— Нас-ко, Нас-ко! — смешно, по слогам позвала она Наско.

— Везет же этой скотине, — заметил Сандо и, пошатываясь, поплелся между столиками.

Всегда жизнерадостная, приветливо улыбавшаяся девушка сейчас была неузнаваемая ее удивительные глаза тревожно бегали по лицам, словно молили о помощи. Все ее существо выражало горе.

— Нас-ко, Нас-ко! — повторила Жозефина, чуть не плача.

— Понадобился тебе этот бездельник, — проворчал Пышо.

Петр встал.

— Прячется, плут. Попользовался и в кусты… — Он посмотрел на Лену, тихо выругался и схватил Жозефину за руку. — Идем искать твоего красавца!

Наско сидел в каюте Пышо и играл в карты с его сыновьями.

— Если ты совесть потерял, так хоть болгар не срами! — закричал на него Петр, открыв дверь. — На что это похоже?

— А что мне с ней делать, если я ни слова не понимаю! — рассердился Наско.

— А раньше понимал? Последний вечер, постыдись!

Наско вскочил:

— Ты что это?

Но Жозефина, испуганная их возбужденными голосами, бросилась к Наско и обхватила его шею. Они вышли из каюты в узкий коридор. Неожиданно она опустила голову ему на грудь и отчаянно зарыдала.

Наско остановился, смущенный, растерянный. Как ее успокоить? Хотел приласкать ее, но рука не слушалась, будто одеревенела. Скоро девушка овладела собой и перестала плакать. Она уже бездумно радовалась, что он побудет с ней до того, как сойти на берег. Жозефина обвила руками его шею и прильнула к его губам. Потом посмотрела на него преданно и нежно. Ее взгляд говорил больше всяких слов.

И снова начался прежний разговор, они объяснялись односложными восклицаниями, мимикой, жестами. Но уже не звенел заразительный смех девушки. Жозефина хотела сказать Наско что-то очень важное. Это было видно по серьезному выражению лица и беспомощному взгляду. Наконец, она протянула руку к его верхнему карману, вытащила оттуда карандаш и принялась водить им в воздухе, будто пишет.

— Адрес! — догадался Наско.

— Йес, йес, — радостно подтвердила девушка.

— Нет адреса, — смутился он. — Кайн адрес… никс адрес…

Но внезапно нашел выход и ткнул пальцем себе в грудь:

— Я… отель иммиграсион…

Жозефина всплеснула руками: наконец-то договорились! Она приложила палец к груди и повела им в сторону Наско, нежно покачивая головой: мол, буду искать тебя. Потом буйно зацеловала его, обняла и медленно повела в свою каюту.

Вот и Буэнос-Айрес. Большое медно-красное солнце клонилось к закату, окружая огненным ореолом контуры высоких зданий. Трехмиллионный город-красавец раскинулся на берегу гигантским амфитеатром.

Панорама города производила столь чарующее впечатление, что даже самые несчастные из пассажиров забыли все свои сомнения и страхи. Они толпились на палубе, переходили с одного конца парохода на другой, шумно обменивались впечатлениями. Над пароходом стоял веселый гомон, повсюду слышались дружеские восклицания и шутки. Общее настроение заразило всех, даже детей.

Неожиданно над этой шумной толпой, напоминающей огромный развороченный улей, вознеслась протяжная печальная мелодия: с десяток мужчин и женщин нестройно пели какую-то песню. Все пассажиры, пораженные, замолчали. Неужели даже сейчас эти литовцы не могут обойтись без своих странных песен? Удивительный народ!

— Еще можно понять, когда в открытом море молятся, утонуть боятся, но сейчас зачем? — с недоумением спросил Пышо.

Петр посмотрел на него с лукавой улыбкой:

— Бога своего молят чуму наслать на сборщиков налогов, жандармов и трактирщиков-кровопийц.

— Ежели у них такой же бог, как у нас, то несчастья да чума беднякам грозят, а не кому-то другому.

Ночь незаметно накрыла темным покрывалом большую реку. Набережная с ее бесчисленными мигающими огоньками походила на гигантское ожерелье. Два буксира, словно вынырнувшие из воды, подошли с обеих сторон к бортам парохода. С капитанского мостика донеслись свистки, матросы засуетились.

Вот уже первые портовые постройки придвинулись к пароходу. Электрические шары на пристани сверкали опалами. Пассажиры перешли на носовую часть парохода — оттуда лучше всего был виден город. Неожиданно заревела пароходная сирена, приветствуя Аргентину.

— Кричите "ура", ребята! — сгорбленный Сандо покачнулся, выпучил глаза. — Не слышите, пароход приветствует Америку!

— Ты опять нализался, Сандо, — недовольно проворчал Пышо.

— Пока последний сантим не пропью, не сойду на берег! Хочу начать новую жизнь без единого старого гроша. Ура-а! — Хриплый голос Сандо утонул в общем шуме. Он постоял еще секунду-две, посмотрел вокруг, махнул рукой и стал проталкиваться через толпу.

— Пышо, глянь, вон там что-то ползет. Трамвай, что ли?

— Трамвай, жена. — Пышо повернулся к Петру и засмеялся. — Эх, и намучился же я с ней в Софии, пока на трамвай уговорил сесть. Куда тебе в Америку, говорю, если ты трамвая боишься. Осрамишь меня.