Под наживкой скрывается крючок - [53]

В камере ситуация изменилась к худшему. Вдобавок к первому уголовнику появился второй. Они подошли уже вдвоем. Второй — в грязной синей майке, поигрывая мышцами, стоял за спиной первого, который уже почти привычно уведомил Юрия, что осталось ему недолго. Как только выдастся удобный момент, его порешат, утопят в унитазе, придушат подушкой. В общем, вариантов много, и шансов выжить у Дедова — нет.

Юрий знал один-единственный выход из этой ситуации, который ему категорически не нравился… Дедов должен был признаться в том, сокровенном, что он оставлял для себя на черный день, на что возлагал огромные надежды. Но теперь все яснее понимал, если сейчас не совершит это признание, то черный день наступит в ближайшее время и помощь уже просто не понадобится.

Дедов все еще барахтался в своем депрессивном состоянии. Он всю сознательную жизнь пытался отстаивать свое — должность, деньги, жену, которую безумно ревновал. Теперь и саму жизнь, хотя боролся за нее инстинктивно, только потому, что ее пытались отобрать силой. Если бы этого не происходило извне, он бы уже сдался, ведь разрушение его психики началось изнутри и задолго до ареста.

Единственное успокоение, хоть и кратковременное, наступало, когда он предавался воспоминаниям. Юрию казалось, что самые счастливые годы пришлись на его бытность в Португалии. Он тогда словно заново родился — другая жизнь вокруг и перспективы, которые витали в воздухе, только успевай хватать.

Вернувшись из командировки в Москву, столкнувшись с подзабытой действительностью, Дедов было приуныл. Но через полгода Граевский, крайне заинтересованный в этом, отправил его снова в Португалию, уже на должность эксперта в торгпредство. И снова были встречи с разными людьми, которым он передавал запечатанные пакеты. В этот раз Юрий отработал всего год в Лиссабоне и был отозван.

Он не сразу понял, что готовится его главный торжественный выход, уже в роли заместителя торгпреда. В 1991 году, когда СССР рушился, Дедов отряхивал прах со своих ног, отправляясь на Кипр с семьей. Поскольку в Никосии есть российская школа при посольстве, то он мог ехать туда с детьми.

Когда стало ясно, что Советский Союз приказал долго жить, Дедов подсуетился и перевел сына в американскую школу в Никосии (American international school in Cyprus), где обучались дети посольских работников разных стран, с целью не только в совершенстве владеть английским и французским. Там велись активные занятия спортом — большим теннисом, футболом, регби и верховой ездой. Правда, перевод сына в такую школу был связан и с другими обстоятельствами, в корне изменившими жизнь Юрия Леонидовича…

На Кипре Дедов сначала подрастерялся. В должности заместителя торгпреда он преисполнился важности и опасался лишних телодвижений. Ему показалось, что он может сделать и делает уже карьеру без темных делишек с подачи Граевского. Тем более что торгпред Перов, уже уволенный с работы во Внешторге, не давил на Юрия, и какое-то время он испытывал чувство, похожее на эйфорию. Но недолго.

Граевский потребовал сначала организовать злополучный «Поларис» (Дедов оформлял документы, когда приехал в небольшой отпуск в Москву). Связавшись на Кипре снова с Лукой, Дедов с его помощью нашел там людей, охотно организовавших фиктивные фирмы, помогавших в их общем «бизнесе» по продаже печенья. Некоторые схемы позволяли переводить из России по-настоящему большие суммы якобы на покупку фирм, якобы имеющих солидные активы. Активов эти фирмы не имели, а деньги благополучно оседали на реальных счетах. Фирма на Кипре исчезала так же, как и те фирмы, которые перечисляли деньги из России.

Лука получал процент и его сотоварищи тоже. И Дедову перепадали некоторые суммы. Но они совершенно не удовлетворяли его растущие запросы.

1996 год

В один из выходных дней, когда Юрий встречался с Лукой, они вышли в море на яхте, принадлежащей Граевскому, но купленной тоже на имя Дедова…

Поскольку сам Лукич приезжал не так часто, а яхта простаивала у пирса, то Юрий пользовался ею без зазрения совести. В конце концов, он рисковал, приобретая ее… Однако каждый раз Дедов испытывал дискомфорт, находясь на яхте. Он страстно хотел обладать этой белоснежной игрушкой с янтарными палубами, с блестящими на солнце поручнями, с двумя каютами, отделанными ценными породами дерева. Дедов приглашал покататься друзей из местных. Или дипломатов своего посольства, или из других посольств, с кем хотел подружиться. Но в этом случае он утверждал, что яхту ему одолжил приятель. Отдыхал на яхте и с семьей. Тамаре тоже не говорил, чья яхта.

Лука сидел на открытой корме, на белом кожаном диванчике. Оранжевый тент, натянутый над кормой, похлопывал на ветру и, подсвеченный солнцем, давал отсвет на палубу и диванчики, расположенные буквой «П».

Команду яхты — капитана и двух матросов-киприотов, ни слова не понимавших по-русски, оплачивал также Граевский через Дедова. Вышколенные, киприоты не лезли к пассажирам, старались быть незаметными. При них Лука и Дедов в основном говорили по-русски.

— Вот видишь, ты на Кипре, — Лука обвел рукой морские просторы так, словно они принадлежали ему, поправил очки на переносице. — А ты переживал, что уже никуда не поедешь. Три года здесь, уезжал только на полгода в Москву. И еще полтора года перерыва пролетели незаметно. И снова вернулся. Никогда не стоит отчаиваться.