Под миртами Италии прекрасной - [16]

Личность Елизаветы Шереметевой тоже достаточно любопытна. Начать с того, что она была родной сестрой Николая Мартынова, чья дуэль с М. Ю. Лермонтовым (в том же 1841 году) завершилась гибелью еще одного великого русского поэта. Было бы, однако, несправедливо считать, что само по себе это должно бросать на нее тень. Лермонтов был хорошо знаком со всеми членами семьи Мартыновых. Елизавете или ее сестре Екатерине он посвятил новогодний мадригал, который и сейчас печатается под названием «Мартыновой». Считалось, хотя на этот раз, возможно, ошибочно, что третьей сестре — Наталии адресовано его стихотворение «Я, матерь божия, ныне с молитвою…». В архиве Боччеллы есть лист почтовой бумаги без даты с подстрочным переводом на французский язык этого и другого лермонтовского стихотворения — «В минуту жизни трудную…». Судя по виньетке в виде букета роз этой бумагой пользовалась женщина. Думаю, что не ошибусь, сказав, что ею была Елизавета Шереметева. Наверно, не случаен и выбор двух этих стихотворений — оба называются «Молитва», что и могло привлечь к ним внимание Боччеллы и Шереметевой. С 1834 года Елизавета Мартынова была замужем за полковником П. В. Шереметевым, которого, кстати, знал Пушкин (в воспоминаниях М. И. Пущина говорится, что вместе с Пушкиным в августе — сентябре 1829 года они часто обедали и играли в карты у П. В. Шереметева, в то время поручика Кавалергардского полка, жившего с ними в Кисловодске в доме А. Ф. Реброва). Через три года после замужества Шереметева овдовела и уехала в Италию.

Некоторые штрихи к ее портрету мы находим в публикации «Из записок сенатора К. Н. Лебедева» в журнале «Русский архив» за 1910 год. Сенатор был шокирован тем, что дама курит папиросы, да к тому же дурно воспитывает своих детей. «Но, — продолжал он, — это женщина умная, смелая, образованная, и я не удивляюсь, что она умела так сблизиться с Кат. Чернышевою, существом добрым, восприимчивым и глубоко признательным».

Немаловажная деталь: Чернышева, урожденная Теплова, была замужем за декабристом и родственником Пушкина З. Г. Чернышевым. Рассуждая с позиций человека, принадлежавшего к высшему обществу, сенатор Лебедев подмечает такие общие черты в судьбах двух этих женщин: «Главная вина Чернышевой та, что она (впрочем, ребенком) вышла за ссыльного Захара Чернышева и потому не может иметь места в кругу, в котором хотелось бы, а Шереметевой то, что она, Мартынова, вышла за Шереметева, и Мартыновой не дают места, которое хотела бы и должна иметь Шереметева, а оставшись вдовою 22 лет (в действительности — 25 лет, но это не меняет дела. — Н. П.), она уже не хотела переменить на другое свое имя, которое в России и вне России звучит богатством…»

Запись Лебедева относится к 1849 году, то есть сделана восемь лет спустя после выхода пизанского издания поэм Пушкина, но она дает известное представление о взглядах и симпатиях Шереметевой. Во всяком случае, не за курение папирос или дурное воспитание детей в 1843 году она была удостоена почетного звания профессора-академика первого класса флорентийской Академии изящных искусств, запись о чем я нашел в регистре Академии, хранящемся в Государственном архиве Тосканы во Флоренции.

Умерла Елизавета Шереметева в Италии и похоронена на римском некатолическом кладбище «Тестаччьо». На памятнике высечены даты ее жизни: «7 июля 1812 — 1 февраля 1891» (по старому стилю).

Служба в министерстве иностранных дел не должна была быть для Боччеллы слишком обременительной. Столица маленького государства не имела даже постоянного дипломатического корпуса. Иностранные дипломаты лишь наведывались в Лукку, приезжая из Флоренции или Рима. Бывал там, как уже говорилось, и Горчаков. Луккские хроники зафиксировали связанный с ним дипломатический инцидент.

По случаю местного праздника, на который съехались иностранные дипломаты, устраивались конные скачки. Карл-Людовик был большим их любителем. Едва герцог поднялся на трибуну, на которой размещались и дипломаты, как к нему подошел французский посланник и стал высказывать претензии по поводу приглашения Горчакова на ужин во дворец. Он расценил это как одностороннюю привилегию, оказанную русскому дипломату, и, следовательно, проявление невнимания к представляемой им самим державе. Герцог ответил, что Горчаков уезжает и не сможет присутствовать на назначенном на следующий день официальном ужине для дипломатического корпуса, а поскольку он хотел засвидетельствовать почтение герцогине, его в частном порядке пригласили сегодня. Французский посланник таким объяснением не удовлетворился, и тогда герцог сухо заметил, что «в конце концов в своем доме каждый поступает, как хочет».

В хронике все это записано с явным удовлетворением за проявленную герцогом твердость. Сомнительно, однако, чтобы он мог ответить в том же тоне представителю Австрии. В угоду Вене ему пришлось пожертвовать кое-кем из своих бывших друзей. Падало и влияние Боччеллы при дворе. Когда его жена, пользуясь своим положением фаворитки, напомнила Карлу-Людовику об обещании сделать мужа министром иностранных дел, тот отказал ей, хотя и облек это в оригинальную форму, заявив, что «маркиз Боччелла проводит свой день в молитвах и богоугодных заботах и у него не было бы времени заниматься делами. К тому же маркиз Боччелла всегда окружен священнослужителями, и в Лукке стали бы говорить, что в ней царят и правят церковники».