Под миртами Италии прекрасной - [11]

«Суровый Дант» — вспомнилось определение Пушкина. И тут же, едва войдя в гостиницу, я услышал другие пушкинские строки, описывающие въезд семейства Лариных в столь далекую от Сиены Москву:

…Возок несется чрез ухабы.

Мелькают мимо будки, бабы…

— О каких именно будках идет здесь речь? — спрашивал подошедший ко мне участник съезда поэт Джованни Джудичи. В одной руке он держал томик «Евгения Онегина», в другой — увесистый словарь.

Думаю, это была не самая большая трудность, с которой он столкнулся, переводя пушкинский роман в стихах. Сам Джудичи потом говорил, что «Евгений Онегин» относится к тем шедеврам, в которые, чем глубже вникаешь, тем больше ощущаешь бессилие передать их на другом языке, и что, поняв это, он вряд ли осмелился бы приступиться к нему. Но когда «Евгений Онегин» вышел в его переводе, названном в отличие от предшествующих «переложением на итальянские стихи», критика отозвалась о нем весьма похвально.

О необычных обстоятельствах, при которых состоялась встреча с Джованни Джудичи, я вспомнил, увидев в газете «Коррьере делла сера» подписанную им статью. Она была напечатана под броским, данным, видимо, редакцией заголовком: «Высадка Пушкина в Тоскане. Аристократ XIX века — первый итальянский переводчик русской литературы». Поводом для нее послужила публикация некоего Джино Арриги в журнале «Провинча ди Лукка», посвященная маркизу Чезаре Боччелле, переводившему в прошлом веке Пушкина. Хотя Боччелла не был первым итальянским переводчиком пушкинской поэзии и тем более русской литературы вообще, на что, кстати, несколько дней спустя в той же газете указал русист Пьетро Цветеремич, тема показалась мне интересной. Позвонив по телефону в совет — орган местного самоуправления — провинции Лукка, за пределами которой выпускавшийся им журнал практически не распространялся, и получив его вскоре по почте, написал заметку для газеты.

Но, конечно, я не предполагал, что она повлечет за собой поиски, которые приведут меня в Лукку, в общественные библиотеки, государственные архивы, в частные дома, позволят заглянуть в жизнь не только Чезаре Боччеллы, но и других людей — итальянцев и русских, чьи пути, перекрещиваясь, содействовали развитию связей двух наших культур.

С самого начала нужно сказать, что имя итальянского поэта прошлого века Чезаре Боччеллы известно теперь лишь узкому кругу историков литературы, причем литературы скорее русской, чем итальянской. Дело в том, что собственные поэтические произведения Боччеллы давно забыты, в то время как его переводы из русской поэзии, особенно поэзии Пушкина, остались заметной вехой на пути ознакомления итальянцев с миром нашей литературы.

В 1835 году Боччелла издал в Пизе отдельной книгой свой перевод поэмы «Чернец» И. И. Козлова, поэта-слепца, которого он называл «российским Оссианом». А в 1841 году, также в Пизе, вышел сборник под названием «Четыре главных поэмы Александра Пушкина, переведенные Чезаре Боччеллой». В него вошли «Бахчисарайский фонтан», «Кавказский пленник», «Цыганы» и «Братья разбойники».

Возникает, естественно, вопрос: почему из числа «главных поэм» Пушкина оказался исключенным «Евгений Онегин»? Косвенный ответ на него мы находим в предисловии к сборнику. Излагая кратко содержание пушкинского романа в стихах, Боччелла невольно превращает его из «энциклопедии русской жизни», каким он является по определению Белинского, хотя и в «неподражаемое и точное», но всего лишь «живописание нравов провинции, так далеких от утонченности нравов больших городов, в глазах обитателей которых первые, часто несправедливо, выглядят столь смешными». Видимо, отсюда и проистекало его заблуждение, будто «Евгений Онегин», «как и романы Булгарина (!), вещь сугубо местная и никогда не могла бы представить всеобщего интереса для публики не знакомой с Россией», — мнение, опровергнутое временем и в Италии.

Не будем, однако, слишком строги к Боччелле. Уже в восьмидесятые годы нашего столетия один итальянский еженедельник, включив «Евгения Онегина» в список рекомендуемой им «идеальной библиотеки», так резюмировал его сюжет: «Смертельная меланхолия преждевременно состарившегося от цинизма молодого человека». Следует иметь в виду и то, что знание Боччеллой русского языка было недостаточным для того, чтобы он мог самостоятельно судить о произведениях наших авторов. К тому же, видимо, его самого как поэта-романтика больше прельщал «экзотический фон» ранних поэм Пушкина, нежели показавшийся ему бытописательным «Евгений Онегин».

Работая над переводами русской поэзии, Боччелла пользовался тем, что теперь называют подстрочниками. В 1904 году академик К. Я. Грот опубликовал письмо Боччеллы И. И. Козлову, которому он посылал с княгиней Салтыковой, урожденной Долгорукой, несколько экземпляров итальянского издания «Чернеца». В этом письме Боччелла признавался: «Я едва знаю несколько слов Вашего великолепного языка; поэтому я прибег к прекрасному буквальному переводу, специально для меня сделанному одною из Ваших любезных соотечественниц, помогая себе, сколько возможно, самим текстом и стараясь вникнуть во внутренний смысл Ваших мыслей».