Под маской альтер-эго - [28]

– Я ведь всего лишь хотел взять его пот, – глухо заговорил он. – Капельку кровавого пота. Этого бы мне хватило… А он… – руки безвольно упали. На меня смотрели пьяные глаза.

– Ты веришь в Бога? – вдруг спросил он.

Я неотчётливо кивнул.

– Как и все? Изредка? По большим несчастьям? А я верил. По-настоящему. Знаешь, он ведь чертовски на меня похож. Не Бог, конечно. Сын его. Как в зеркало смотришь… И Библия не врала. Нашёл ведь я его в том саду. Название на «Г». Молится до кровавого пота… Как же, молится. Сидит, скотина, и в тарелке в воде красную краску разводит, – на лице его появилось брезгливое выражение. – И тряпочкой на лоб наносит, да так… аккуратненько. Чтобы в глаза водичка не попала. Аферист древнего мира…

Три пальца моей правой руки чуть ли не инстинктивно сложились вместе.

– А этот, – продолжал Бекашев, – индийский принц. Мыслитель, блин. Развалился в носилках, нирваны дожидается, а вокруг люди от голода дохнут. Освенцим отдыхает.

Тогда мне впервые захотелось выпить. И ещё я подумал, что некоторые пункты темпорального законодательства очень даже справедливы.

Я глотнул водки прямо из горлышка. Мой начальник уже поник, опустив голову на стол.

– Первый, мне нужен первый… – засыпая, бормотал Бекашев.

В тот вечер я выкинул свой крестик.

Лихорадочный блеск в глазах, впавшие щёки, нездоровая бледность. Теперь мы видели шефа только в таком состоянии. Лишь однажды он сходил к темпомашине. Вернувшись, он тут же напился и до конца рабочего дня плакал, ни на кого не обращая внимания.

Через несколько дней я снова заступал на ночное дежурство. И Бекашев опять был в лаборатории. На этот раз он не был пьян. Взгляд глубоко запавших, с тёмными кругами глаз заметно давил. В них горел огонёк безумия.

– Как Иваныч, представляешь? – он улыбнулся, мягко, но отчего-то стал ещё больше похож на сумасшедшего. – Такой же спившийся и безысходный. Её постоянно ругает. И говорит, что ребро вырвет, даром что его. Одними яблоками её пичкает. Чтобы помнила… Да она и без того не забудет… – он говорил медленно, слегка заторможенно. – Первый… Всё-таки Дарвин был не прав… И зачем я это затеял? Правда, в Бога поверил, снова… А в людях разочаровался… Может, оно и к лучшему… Новых сделаю… качественнее.

Впервые я понял, что такое холодный пот и мороз по коже.

– А ты иди домой. Сегодня я за тебя подежурю.

Спорить я не осмелился. А зря.

Следующим утром я пришёл раньше всех и увидел Бекашева. Он лежал у входа в комнату отдыха. Умер он быстро и безболезненно, вколов себе какой-то ядовитый реагент.

Я сидел и плакал, глядя на мёртвое и оттого малоузнаваемое лицо человека, другом которого я так хотел стать.

А в руке он сжимал диск, на котором и была та самая формула Бекашева, позволившая войти человеку в новую стадию эволюции.

Конечно, мы так и не узнали, чьи гены использовались для разработки формулы, так что настоящий спаситель человечества, своего рода отец нового вида людей, так и остался неизвестным.

– А предсмертная записка? – спросил черноволосый парень из первого ряда. – «Человек несовершенен, и всё, что в моих силах, – дать ему замену».

Я усмехнулся.

– Господин Кац – неплохой публицист, но у него неуёмная фантазия, а в этом жанре это минус…

– У вас на шее крестик, – на этот раз симпатичная девушка с задних рядов. – Вы знаете всю правду… и продолжаете верить? Почему?

– Время лечит… А правда? «Каждому – своё». Немцы взяли эту фразу у римлян. У входа в концлагеря узники читали эти слова и, наверное, представляли то «своё», ради чего они жили и жить хотели. А римский орел сулил каждому иноземцу отдельную печь, а каждому арийцу отличные сапоги из человеческой кожи и ароматное мыло из человеческого жира. И те, и те были правы…

– Так чьи же это были гены? Может, его собственные?

– Может быть…

Так же подумали и мы тогда.

Конечно, я был не совсем справедлив к Изе. Я смотрел на опустевшую аудиторию и вспоминал события почти столетней давности.

«Лучше день на Голгофе, чем жизнь среди потомков Адама». До сих пор помню эти непонятные тогда строки. Неровный обрывок бумаги с корявыми буквами. Не знаю почему, но я сразу эту записку сжёг, оправдав себя тем, что просто не хочу, чтобы Бекашева считали сумасшедшим. А умный и весьма понятливый еврей нашёл полусожжённую бумагу в урне и, конечно, о чём-то догадался. Хотя тогда мне ничего не сказал.

Прошёл почти месяц. Я полез по каким-то причинам в бытовку. И обнаружил там исчезнувшее фарфоровое распятие. Я какое-то время его рассматривал и думал, что всё-таки Бекашев и Христос были удивительно похожи. Стоило бы повесить распятие вновь, не столько из-за веры в Господа, сколько для памяти и уважения к…

Меня затрясло. В голове всплыли предсмертные строки.

Через минуту я колдовал над компьютером темпоральной установки. Конечно, осторожный Кац почистил всю информацию. Но для знающих есть несколько лазеек.

Ночь самоубийства. Было две переброски, в одно и то же место и время, с разницей всего в час. Первый переход ТУДА: живой объект один, вес – семьдесят кило. Возвращение: два живых объекта, семьдесят и семьдесят один килограмм. Второй переход ТУДА: один в семьдесят. Без возвращения.