Под маской альтер-эго - [16]

Но это вряд ли. Я бы помнил. Я ведь всё помню – пусть как в тумане, но всё. Помню Настин взгляд. Как она смотрела на Дракошу – милого мультяшного зверька. Раньше так она смотрела только на меня.

Следователь приходит ежедневно. Он многое мне рассказал, в надежде, что я тоже не буду молчать. Так я узнал, что Дракош было много: только по России не менее полусотни. Следователь сказал, что готовилось вторжение.

Ментальные паразиты. Пришельцы из космоса или иного измерения, из прошлого или из будущего. Результат спонтанных мутаций. Наверное, они были неразумны – в противном случае Земля уже была бы захвачена. Любовь и страх – вот всё, на чём они играли и каждый раз прокалывались в этой игре. Наверное, потому, что играли на чужом поле.

Но это всё неправда. Если бы всё было так, значит, Настя погибла зря. Если бы это было так, значит, мы простые бурдюки с аминокислотами. Значит, любви не существует, раз её так легко подделать.

Тогда, в день штурма, Настя подставилась под пулю не потому, что повиновалась приказу. Она должна была защитить слабого, и она защищала его – ценой своей жизни. Она любила Дракошу, любила по-настоящему, светлой любовью, доступной только женщине.

В ее руках было семя, и она дала ему прорасти.

То, что досталось нападавшим – в нашем ли офисе или в других местах, – всего лишь органические шкурки, куски никому не нужного шлака. Дракошки ушли, поселившись глубоко в наших душах.

Настанет день, может быть, завтра, может, через десять лет, когда нас выпустят на свободу, а с нами – и веселых пушистых существ, нёсших тепло.

И тогда мы научим весь мир любить.

Белая медведица Подвешенные в темноте

Мишель де Нострадам, больше известный в Провансе под именем Нострадамус, – астролог, врач и алхимик, кряхтя выпрямился в неудобном деревянном кресле, растирая опухшие покрасневшие запястья.

Дьявол бы побрал эту подагру! Травяные отвары из конского каштана, мать-и-мачехи и крапивы, которые он ежедневно готовил себе, почти перестали помогать. Да и то сказать, он ведь уже старик. Почти все, с кем Мишель начинал врачебную практику, умерли, не дожив и до сорока пяти. А он, самый старший из них, разменял уже шестой десяток.

Руки сегодня ломило больше обычного. Руки чуяли беду вернее, чем разум и сердце.

– Что-то случится сегодня… Что-то случится, – пульсировала в горячих запястьях тягучая боль.

Утро для летнего месяца Juignet* выдалось на редкость прохладным. Суконный домашний камзол, изрядно потёртый, но уютный, не согревал. Ступни в штопаных-перештопаных шёлковых чулках были холодны как лед. Надо приказать слугe принести бутыль с горячей водой. И шерстяной плед.

Предчувствие беды не проходило. Оседало в душе серой плесенью.

В кабинете запахло дымом. Беззубая кухарка Бригитта разожгла на кухне очаг, чтобы согреть хозяину красное вино со специями – имбирем, корицей и мускатным орехом.

За плотно закрытыми ставнями прогрохоталa по булыжной мостовой повозка. Зеленщика или молочника. Визгливо закричала женщина, видимо, обрызганная вонючей грязью из-под колеса. Протопала под окном сменившаяся ночная стража. В комнату ворвалось приглушенное блеянье – по соседней улице гнали на рынок стадо овец.

Скоро проснётся жена и начнёт свою хозяйственную суету. Служанка возьмётся вытряхивать перины, Бригитта отправится на рынок, нянька прочтёт с детьми молитвы, оденет их, напоит молоком.

Больше ему сегодня ничего не привидится. Можно идти отдыхать.

– Отдохнешь! Уж как ты отдохнешь! – шумело в ушах.

Химеры посещали Мишеля только в абсолютной пустоте, свободной от света, звуков и запахов. Только в этом случае сознание его могло преодолеть время и пространство, открывая череду видений. Иногда страшных, иногда странных и – очень часто – непонятных разуму.

Толстые ароматические свечи в серебряных подсвечниках, медный плоский таз с водой из источника святой Терезы, человеческий череп на конторке – это все для услады глаз знатных посетителей, привлечённых его славой астролога и предсказателя. Известность пришла к Мишелю недавно, после опубликования первой книги катрeн**, и, видит бог, он её не ждал и не желал. Тем более что тогда им заинтересовалась Инквизиция. И только покровительство Екатерины Медичи спасло его от неприятностей.

Раньше Мишель пытался объяснить себе, зачем раз за разом он запирается на ночь в кабинете и занимается таким бессмысленным и тягостным делом, как попытка разглядеть то, что завешено для других непроницаемым пологом. Тщеславие? Гордыня? Любопытство? Ослиное упрямство?

Его жена чистосердечно предполагала последнее.

– Зачем тебе все это надо! – выговаривала она Мишелю, пока служанка расчесывала на ночь её поредевшие волосы. – Ты пожалован пожизненной пенсией за борьбу с чумой. Я принесла в дом приличное состояние. Деньги надёжно вложены в ценные бумаги. Если тебе нечего делать – вернись к врачебной практике!

Не то чтобы он сильно прислушивался к советам жены, но Мишель не раз пытался приостановить сие глупое занятие. Но все время заставал себя после полуночи спешащим с чадящей свечой к своему неудобному креслу.

К Мишелю приходило много народа, молодого и не очень – проситься в ученики. Он заставлял их смотреть в таз с водой из святого источника и рассказывать, что они видят. Часть просителей, морща плоские лбы, безуспешно пытались разглядеть хоть что-нибудь на поверхности воды. Часть тут же бойко начинали рассказывать о землетрясениях, морах и наводнениях, поднимающихся к ним со дна посудины. И тех и других Нострадамус велел гнать со двора.