Под крылом Вишну - [4]

Некоторое время мы шли молча. Я знала, что в бездорожном Непале все тяжести переносятся людьми, но знать это одно, а видеть — другое. Эти согнутые спины, лица, смотрящие в землю, ремни на лбу вызвали у меня ассоциацию с бурлаками, хотя те налегают на лямку грудью. Двадцатый век — и «бурлаки»! Но здесь это обычное явление, переносчиков грузов многие тысячи.

Как будто в подтверждение этого впереди нас показалась цепочка женщин, согнувшихся под тяжестью вязанок дров. Придерживая обеими руками ремни возле головы, наклоненной вперед, они щелочками глаз с любопытством рассматривали нас. Широкие лица, маленький плоский нос, босые ноги с татуировкой на щиколотках мелькают из-под спиралью намотанной черной с красной каймой материи, образующей юбку, у всех одинаковую. На талии и животе намотаны горой тряпки. Запыленные волосы заплетены в тонкие косички. А сколько на них украшений! Тяжелые диски оттягивают уши, на левой ноздре — пестрые крупные бляшки, под носом — желтое колечко, на запястьях — длинный манжет из цветных пластмассовых браслетов; на яркую кофту с шеи спадают гирлянды массивных фарфоровых бус или нити бисера. Женщины и на такой тяжелой работе не забывают, что они женщины! Впрочем, у мужчин-носильщиков мы тоже заметили желание украсить себя; у одних была серьга в ухе, у других на шее висит несколько бусин или маленький черный мешочек, — но это уже не украшение, а талисман.

Дорогу преградила куча песка. Рядом ремонтировали дом. За кирпичной стеной, утыканной по верху битым стеклом, груда нового кирпича. Пять-шесть рабочих, одетых так же, как кули, в длинные рубахи, с повязками вместо трусов, лениво работали. Одни поднимали вверх кирпичи, укрепленные у них на спине, другие укладывали их, третьи что-то ломали. Лишь один мужчина, с головой завернувшийся в серо-белое покрывало, сидел на корточках и ничего не делал.

— Это надсмотрщик, — сказала Светлана, — здесь так работают.

— Но ведь в Непале рабства уже нет?!

— Да это и не рабы. Просто, если за ними не наблюдают, они не работают.

— А сколько же они получают за свой труд?

— Две-три рупии в день.

— А много это или мало, я не понимаю? Не знаю, что почем. Кстати, нельзя ли зайти в лавку, мне надо купить мыло и разные мелочи.

— Зайдемте вот в этот «гастроном», в нашем районе лучше этой лавки нет.

Мы зашли в лавку, то есть поднялись на один приступок к двери. Лавка занимала площадь приблизительно три метра в ширину и полтора в глубину. С трех сторон на полках помещались: чай, кофе, стиральный порошок, печенье, чищеные орехи в стеклянных банках, растительное масло, соль, спички, яйца, папиросы… Хозяин сидел на полу, ноги калачиком, лицом к дверям. Вокруг него в низких ящичках были рис, горох, мука, сахарный песок, «мыло», специи, лук… С потолка свисали большие ржавые тарелки весов.

Я попросила у хозяина «гастронома» три куска туалетного мыла, но хозяин с виноватым видом подал мне только один кусок. «Приходите завтра», — сказал он. Оказывается, моя покупка считается уже оптовой. Присмотревшись, я убедилась, что весь товар здесь можно было пересчитать по пальцам. Зато какой ассортимент! В продаже оказалось даже две банки нашего, советского сгущенного молока.

— Ну, а цены? — напомнила я Светлане. Оказалось, что кусок туалетного мыла стоил от одной до полутора рупий, мыло из глины — одна рупия за фунт, рис — восемь рупий за дхарни[5], двести граммов соли — одна рупия, пачка печенья — две с половиной рупии. Выходило, что строительный рабочий должен тратить каждую пайсу очень осмотрительно.

Пока мы находились в лавке, туда заходило несколько непальцев. Женщина взяла в плошечку масла, граммов тридцать — не больше; мужчина купил одну сигарету, а не пачку; девочка попросила какой-то приправы на 10 пайс. Хозяин лавки обслуживал всех покупателей без малейшей задержки и без лишних слов, даже прекращал разговор с нами. Мы поняли: хотя иностранцы и являются покупателями «оптовыми», но спои — постоянные покупатели и жить ему с ними. Это не помешало, однако, ему попрощаться с нами особенно почтительно.

Из дома на другой стороне улицы вышла женщина с тазиком, полным медной посуды. Она разложила посуду на краю тротуара, и две рыжие собаки стали ее облизывать. Женщина не прогнала собак, она вошла в дом и вернулась с водой в черном чугунке. Затем, присев на корточки, стала чистить посуду, неторопливо погружая руки попеременно в навоз и песок. Собаки, добросовестно вылизав кастрюльки, улеглись тут же со скучающим видом. Пришли двое детей. Девочка села возле женщины (наверно, это была ее мать) и стала катать шарики из навоза. Мальчик же занялся собаками: одну ткнул прутиком, норовя в глаз, та поднялась и ушла. Другой собаке уйти не удалось, мальчик схватил ее за уши и ловко оседлал. Женщина делала свое дело, как будто не замечая детей, она не оторвалась от работы и тогда, когда из ближайшей двери на тротуар выполз крошечный ребенок и, видимо устав или уколовшись острыми камешками, заплакал. Ребенок плакал до тех пор, пока его не унесла наконец пришедшая за ним его собственная мать.

Миновали китайский ресторанчик с громким названием «Мир», молчаливые дома казенного вида с зарешеченными окнами — центр американской организации «Корпус мира». Здесь на тротуаре в одном месте косо стоит и мешает проходу сооружение вроде массивной цементной стенки. В центре ее щель, а на выступе со следами копоти остатки пищи и засохшие цветы. Священный камень, пояснила Светлана, а щель в нем означает ворога, убежище для преследуемых. Это из легенды… А вон идут работники из «Корпуса мира».