Под крылом Вишну - [26]

Последние, особенно трудные ступени, маленькие каменные воротца — и вот мы. на ровной площадке. Здесь тесно. В кольце обыкновенных трех-четырехэтажных домов, за которыми простирается ярко-голубое небо, все застроено странными для нас сооружениями невиданной формы и непонятного назначения. Необходимо время, чтобы воспринять то, что ты видишь. Смотреть трудно: кругом пестрота, все сверкает. Сверкает и медь, и позолота, и белые части сооружений — все излучает колючий свет.

В центре площади — ступа. Белая полусфера покоится в окружении «часовенок», храмиков, чайтьев[20], навесов.

На верху ступы — квадратная золоченая башня, на все стороны с нее смотрят вытянутыми по вертикали зрачками всевидящие глаза Будды. Башню венчает ступенчатая пирамида с зонтом и шпилем. Колышутся выгоревшая шелковая оборка и маленькие серебряные колокольчики… У основания ступы на каменной стене черная решетка с завитушками, в которой один возле другого вертикально установлены медные молитвенные цилиндры. На их почерневших боках — выпуклые изречения на санскрите. Кроме того, и внутри цилиндров находятся пачки листков с текстами молитв. Если покрутить цилиндр, то избавляешь себя от необходимости произносить эти молитвы вслух. Идут мимо цилиндров по направлению часовой стрелки непальцы и неторопливо правой рукой (правая рука не предназначена для очищения тела) приводят их во вращение, не пропуская ни одного. Значит много, много раз они возносят Будде восхваления и молитвы. Чем больше, тем лучше. «Ом мани падме хум!»[21]

Слева от ступы целое сборище тесно прижавшихся друг к другу серых чайтьев. Большинство из них похожи на пирамидки, собранные из колец и поставленные на куб, другие напоминают подсвечники. Впереди них, повернувшись углом и наклонившись к ступе, стоит совсем игрушечный индуистский храм-пагода с двухъярусной золоченой крышей. Все кругом бело-серое, а он коричнево-золотой. Все вокруг воспевает Будду, а он — какое-то из воплощений Шивы. Этот храм очень уважают, вот и сейчас возле него несколько человек ожидают своей очереди. Хотя немного требуется времени для воздания почестей божеству, которое там обитает, но в чреве храмика трудно поместиться и троим.

На восточной стороне в кольце домов, где живут служители храмов и в окнах сохнут подстилки, с подкосов свешиваются вязанки красного перца и чеснока, а внизу в лавках торгуют сувенирами, выделяется постройка. Простая, строгая, но видно, что это не жилой дом. Гладкая стена, просторный вход. Через распахнутые двери видна громадная желтая фигура сидящего на возвышении Будды. На нем кроме каменной одежды еще одежда из материи. Полуприкрытые длинные глаза Будды смотрят на приношения у его скрещенных ног. Тут стоят в медных кувшинах живые цветы, лежит горка риса и коптит масло, горящее в медных плошках. Видимо, огонь горит постоянно, так как стены и потолок покрыты толстым слоем сажи.

Перед Буддой в благоговении стоит группа тибетцев. Может быть, они слушают священные изречения. Справа на полу с десяток бритоголовых монахов в буром сидят на корточках перед низенькими столиками и, пригнув головы к коленям, все одновременно читают вслух с листов деревянной книги. Невдалеке в углу — огромный потемневший медный цилиндр, один из самых больших молитвенных цилиндров в Непале, прикасаться к которому считается особым счастьем.

Мы стоим не разговаривая, чтобы не обидеть верующих. Мы только смотрим… Вскоре к нам подходит монах и приглашает последовать за ним. У него было настолько открытое, честное и доброе лицо, что сомневаться в его хороших намерениях не приходилось, и мы пошли за ним.

Внутренняя кирпичная лесенка вывела нас на крышу храма. Какой вид открывался отсюда на долину Катманду! Очень фотогеничен Непал под слепящим горным солнцем. Все здесь красочно, ярко. Даже небо и то не такое, как у нас дома. Оно пронзительно голубое. Почва — рыже-красная, речки очень блестящие, зелень такая яркая, какую, казалось, могут изображать только дети на своих рисунках. Холмы в долине поднимаются одни над другими все выше и выше. Всюду рассыпаны домики: одинокие, группами, цепочками. Далеко разбросал свои дома Катманду, но вот белеет целая груда новых зданий, и упирается в небо башня Бхим Сена.

Монах, оказывается, здесь, на крыше этого храма, живет уже около трех лет и еще собирается прожить здесь семь лет, такой он дал обет. Живет на подаяния, укрытием служит ему легкий шалаш, не спасающий ни от зноя, ни от холода. Зимними ночами он и двое его товарищей обогреваются возле маленького костра. Одним из товарищей оказалась бритоголовая монашенка. Мы спросили, не жена ли она монаха?

— Нет, что вы! Монахи не женятся. Пожертвуйте на храм. — Монах протянул нам ученическую тетрадь, показывая, что нам надо указать там сумму пожертвования и расписаться.

Какое жалкое существование! Стоит ли то, ради чего был дан обет, таких лишений? Доживет ли монах до им самим назначенного срока? И кому от этого будет польза?

Мы спустились вниз. Жарко. Душно от специфического букета запахов. Лениво поникли гирлянды выцветших флажков над головой. Из-под навеса доносится негромкая однообразная музыка, не лишенная, однако, торжественности. Но кто ее слушает? Все здесь заняты сами собой. Может быть и музыканты играют для себя? Вот босая женщина в помятой одежде, с огромным красным пятном на лбу деловито переходит от одной «часовенки» к другой и бросает к фигуркам божеств в нишах по нескольку зернышек риса. Тотчас же за ней в «часовенку» спокойно забирается рыжая обезьяна, показывая свой красный зад, и подбирает рис. Захотела было полакомиться рисом и ворона, но обезьяна ощерилась на нее так, что вороне оставалось только принять пренебрежительный вид: «Подумаешь, пища!»