Под флагом «Катрионы» - [70]

На следующий же день Стизепсон уехал на остров. Он произвел на него мрачное впечатление: высокие скалы, потухший вулкан, чахлая, бедная растительность, и в глубине острова среди бесформенных нагромождений из застывшей лавы – деревянные бараки, огороженные колючей проволокой, две часовни, человек с ружьем у входа. В тот самый час, когда прибыл Стивенсон, на остров была доставлена большая партия прокаженных, сопровождаемая сестрами милосердия в белых, поверх коричневых платьев, пелеринах и косынках на голове. Прокаженные шли воинским строем по четыре человека в ряд. Стивенсон посторонился. Он опустил руки и, будучи на в силах справиться с чувством глубочайшего сострадания, исподлобья смотрел на медленно двигавшуюся мимо него печальную процессию.

Вот шагает человек неопределенного возраста с опухшим лицом и почти начисто съеденными страшной болезнью ушами. В глазах его тоска и что-то еще, чего не увидишь нигде и никогда. Он идет как приговоренный к смерти, – не такой, что милостиво последует через две-три минуты, но, всего вероятнее, спустя два или три года, когда всё тело его сгниет, но разум будет жить, мозг работать, воображение страдать сильнее тела…

Вот прошла молодая женщина; глаза ее слезятся, лицо цвета яичного желтка, волосы на голове наполовину вылезли. Она на секунду взглянула на Стивенсона, и он глухо вскрикнул, припомнив слова своей жены относительно денег, которые «можно послать и отсюда», и продолжал смотреть на несчастных, бредущих на место своего постоянного, последнего жительства.

Прошел последний прокаженный, за ним сестра милосердия и миссионер. Дверь в железных воротах захлопнулась. Солнце бесстрастно жгло и светило, как и миллионы лет назад. Стивенсон шагнул к воротам, не раздумывая об отступлении, протянул часовому свои документы на право посещения лепрозория и спустя минуту уже шел к тому непомерно длинному, одноэтажному бараку, на крыше которого сидел полуголый мальчик и перебрасывался мячом со своим товарищем, бегавшим по каменистой, выжженной солнцем площадке двора. Стивенсон провел в лепрозории восемь дней. Он играл с детьми прокаженных в крокет и не надевал при этом на руки перчаток, считая это и излишним и бестактным.

– Не прикасайтесь к детям, – предупреждала его сестра милосердия, а с нею и миссионер. – Не вздумайте обнимать их, сэр!

– А что же делаете вы? – недоуменно спросил Стивенсон одну из сестер – золотоволосую мисс Марианну. – Смешно и подумать, что вы всё время рассчитываете, на каком расстоянии от больных сидеть или стоять вам на дворе или в бараке! Не ближе пяти метров от детей и десяти от взрослых! Ха!

– То я, а то вы, сэр, – возразила мисс Марианна. – Я здесь на службе и навсегда, а вы побудете и уедете. Вы должны беречься.

– Совершенно верно, – горячо подхватил Стивенсон, – должен беречься, чтобы не оскорбить несчастных, в особенности детей!

– Ваша воля, сэр, – пожала плечами мисс Марианна.

– Воля моей совести, – с присущей ему прямотой добавил Стивенсон и обратился к своим партнерам по крокету: – Итак, мы продолжаем! Мой шар должен пройти мышеловку. Черт! Не вышло!

– Это вы нарочно, сэр, – сказала девочка лет двенадцати.

– Вы думаете, что мы маленькие, а вы чемпион, – укоризненно произнес миловидный синеглазый мальчик, еще здоровый, видимо, – так подумалось Стивенсону, и ему стало страшно при мысли о том, что здоровые дети неминуемо заразятся или от своих родителей, или от непосредственного общения с больными. Когда этот мальчик проводил свой шар через боковые ворота – изогнутую проволоку, вбитую в землю, – Стивенсон обратил внимание на то, что мизинец на его левой руке согнут (ему полагалось бы быть вытянутым и плотно прижатым к ручке молотка), а между пальцами правой руки уже расположились предательские темно-желтые пятна. Стивенсон вздрогнул всем телом. Мальчик, нацелившись, ударил молотком по шару и запрыгал от радости: шар прошел ворота и остановился подле того места, с которого следовало начинать очередной ход.

– Ему всегда счастье! – воскликнула девочка, завистливо поглядывая на ловкого игрока и его шар.

– Да, ему везет, ничего не скажешь, – пробормотал Стивенсон и с силой ударил по своему шару, который прошел мимо ворот и закатился в гущу сожженных солнцем растений. – А вот мне не везет, – сказал он, – я нервничаю, боюсь проиграть! Да уже и проиграл!

– Проиграли, сэр, – важно проговорила девочка, искусно действуя своим шаром. – Сейчас вас будут крокировать!

– Еще одну партию, сэр, – предложил мальчик. – Позовем Роберта; ему давно хотелось сразиться с настоящим игроком. Роберт! – крикнул он.

Из группы ребятишек вышел худенький, кривоногий мальчик; шея его была непомерно длинна и покрыта язвами, похожими на присосавшихся пиявок. Он поклонился Стивенсону и, взяв в руки молоток, отошел метра на три в сторону. Стивенсон шагнул к нему. Мальчик попятился.

– Ты боишься меня? – спросил Стивенсон, и в голосе его зазвенели слезы,

– Вы должны бояться меня, сэр, – тихо, опустив голову, ответил мальчик. – Преподобный отец Дуглас приказал, чтобы…

– К черту всех Дугласов! – гневно проговорил Стивенсон и обнял мальчика, привлек его к себе, ласково заглянул ему в глаза. – Я чемпион, друг мой, и приехал сюда только за тем, чтобы сразиться с вами в крокет, футбол и… какие еще игры есть у вас?