Под чужими звездами - [5]

— А, наплевать! Какое мне дело до него?

— Не говори так! — резко оборвал меня Василий. — В руках полковника твоя судьба! Это шеф, и ты должен… — Он не договорил.

Двое рослых парней в коричневых костюмах, раскланиваясь на ходу, подошли к нашему столику.

— Знакомьтесь! Ганс и Эдуард, мои друзья. А это Пауль, мой брат-студент! — во всеуслышание заявил Василий.

Я хотел было возмутиться, какой к черту студент и что за Пауль, когда я Павел. Но я молчал, пожал холодные руки друзей Василия, не разобрав, кто из них Ганс, а кто Эдуард.

Василий много пил. Он шутил, громко смеялся, ударяя по столу ладонью. Подошли еще двое парней. Потеснившись, усадили их за столик. К моему удивлению, они плохо говорили по-английски, но зато превосходно разбирались в коктейлях. В нашем углу стало очень шумно. Эти парни, очевидно, хорошо знали друг друга, их связывало что-то общее, хотя, насколько я понял, ни Ганс, ни Эдуард не служили вместе с Василием. Они называли друг друга уменьшительными именами, хлопали друг друга по спине, по коленям и хохотали все громче, заказывая кельнеру виски.

Незаметно наступил вечер. Под потолком вспыхнули огоньки люстр. Электрола умолкла. На сцене появились музыканты.

Блаженно улыбаясь, я смотрел на Василия и его друзей. Еле ворочая языком, я произнес:

— Все-таки как хорошо ты живешь! Я рад, Василек, что у тебя так много товарищей и все уважают тебя.

Он поднял бокал и сказал:

— Будет и у тебя такая жизнь, Пауль! Только во всем слушайся меня. Ведь мы с тобой как братья! Факт!

— Это верно, — согласился я, уже не обижаясь за «Пауля».

Белобрысый Эдуард заорал ковбойскую песню. Василии хлопнул Эдуарда по плечу, налил себе и мне виски, встал:

— Друзья! Это мой брат. Завтра сам хозяин примет его, и он войдет в наше братство кондоров. Факт. Поэтому, включая его в кондоры, выпьем за него.

Ганс дернул Василия за рукав, показывая глазами на соседний столик, но Василий разошелся вовсю:

— Будем пить да гулять, все равно свободы не видать!

Хотя я не понял, что это за кондоры и какой свободы не видать, но тоже растроганно чокался со всеми.

Ночью я вернулся в гостиницу, подошел к окну.

На Джеймсе светились пароходные огоньки. Они трепетно отражались в черноте воды. Где-то свистел буксир. В высоте летел светлячок-самолет, а ниже вспыхивала реклама виргинского табака.

Я присел на подоконник, в раздумье глядя на набережную. Вот и прошел первый день самостоятельной жизни. Встретился с другом. Молодец все-таки Василий! Но странно, почему он ни разу не обмолвился о прошлом? Даже о Настеньке ни слова. Неужели позабыл? Или не хочет тревожить себя воспоминаниями… И ни разу не заговорил о России. Разве он не думает возвращаться на Родину? Поживем — увидим.

3

Василий пришел в девятом часу утра, подтянутый а свежий, будто и не упился ночью.

— Павел! Поздравляю тебя! — загремел он с порога. — Ты понравился полковнику. Собирайся живее.

В зеленом «джипе» Василия мы довольно скоро добрались до серого особняка за массивной чугунной оградой. Распахнув дверцу машины, Василий сказал:

— Будь благоразумен. Не говори лишнего. Вечером заеду с дежурства к тебе. Ну, желаю успеха!

В воротах меня ожидал молодой человек в синих очках. Он проводил меня в холл. Отсюда по крутой лестнице — на второй этаж в кабинет полковника.

Гринвуд сидел у письменного стола в кресле с высокой спинкой. Я поздоровался. Полковник указал мне на кресло напротив него. Солнце, пробивалось сквозь желтые легкие занавески, освещало массивные шкафы вдоль стены, два сейфа, словно пара бурых медведей, стоявших за спиной полковника, огромную картину, изображавшую не то каньоны Колорадо, не то какие-то каменные гробницы под красным вечерним небом, а также карту обоих полушарий с флажками, воткнутыми во все материки.

— Я ни о чем вас не спрашиваю, так как все о вас знаю, — заговорил Гринвуд, глядя на меня в упор водянистыми рыбьими глазами из-под мохнатых седых бровей. — Кстати, в приют вы попали по моей рекомендации.

Этого я не знал. Но благодарить за «Святую Терезу» мне не хотелось. И я молчал.

Гринвуд тоже молчал, долго глядя на меня, и это разглядывание было неприятно. Вдруг полковник заговорил по-русски:

— Чем вы думаете заняться? Как решили устроить свою жизнь?

Я хотел было ответить, что мечтаю возвратиться на Родину, но, спохватившись, сказал:

— Поеду в Нью-Йорк. Буду работать и учиться. Надеюсь поступить на вечерние курсы механиков. В «Нью-Йорк таймсе» писали…

Гринвуд перебил меня:

— Зачем в Нью-Йорк? Лучше в Кливленд. Там техническое училище. Обучают механике, радиоделу. Вы сможете приобрести специальность.

С недоумением посмотрев на полковника, я нерешительно сказал:

— Это было бы отлично, но ведь за учение надо платить.

— О-о, об этом не беспокойтесь! Будете учиться на всем готовом и даже получать небольшую стипендию. Как в армии. Ведь вам через два года служить, а зачем быть рядовым?

— Благодарю вас, сэр!

— Благодарить рано. Подпишите обязательство… Согласны?

— Это получается неплохо. Но разрешите, господин полковник, спросить вас. — Я замялся, боясь своим вопросом обидеть Гринвуда. Он, словно читая мои мысли, продолжал: