Почти идеальное ограбление - [32]

Но Лешка была непреклонна:

– Потом нельзя. Он все время скулит и лапами уши трет, а мне его жалко. И нельзя запускать болезнь.

Чтобы ускорить дело, Ромка вышел на лестничную клетку и нажал на звонок, но умный Дик никак на трель не прореагировал. Тогда он позвал соседского мальчишку и попросил его постучаться к ним как можно громче. Мальчишка забарабанил изо всех сил в дверь, инстинкт охранника в Дике взял верх над страхом, и, забыв об угрозе со стороны хозяйки, пес с лаем ринулся в прихожую. Лешка тут же закрыла кухонную дверь и строго приказала:

– Сидеть!

Дик оглянулся. Путей к отступлению не было, и он покорно сел. Лешка капнула ему в оба уха по несколько капель. Пес тут же вскочил, затряс головой, заметался и наткнулся на ведро с грязной водой, в котором Лешка только что мыла его лапы. Ведро опрокинулось, вода, подтопив мамины тапочки, хлынула в комнату.

– Мы же соседей зальем! – воскликнула Лешка. Она схватила собачье полотенце, бросила его на воду и приказала: – Помогай!

– Главное, что мы опоздаем! – заорал Ромка. Он побежал за тряпкой в ванную, а по дороге со всего маху пнул Дика ногой, но пес увернулся, и Ромка растянулся на мокром полу.

Охая, потирая ушибленную коленку и упрекая во всем сестру, он отправился переодеваться: нельзя же такую картину относить в грязных джинсах.

Всю дорогу Ромка хромал и ворчал на Лешку, но в галерею вошел с сияющей улыбкой и направился прямо к кабинету.

Павел Петрович разговаривал с кем-то по телефону. Он заметил брата с сестрой и махнул им рукой, подождите, дескать. Ромка поздоровался с Анастасией Андреевной и вплотную приблизился к Богачеву, ожидая конца его разговора. А когда тот положил наконец трубку, торжественно объявил:

– Я решил, что еще одна хорошая картина вам никак не повредит, – и, развернув холст, представил Павлу Петровичу и его помощнице свой шедевр. – Это мой друг написал, а я решил показать его вам. Ну и как?

Ромка замер, ожидая восторженных возгласов, но их почему-то не последовало. Богачев рассеянно взглянул на картину и, не рассмотрев ее толком, снова взялся за телефон. Анастасия Андреевна тоже промолчала и с каким-то холстом в руках удалилась в мастерскую. Опешив от такого невнимания к себе и своему произведению, новоявленный художник дернул Павла Петровича за рукав:

– Вам, что ли, не нравится?

– Чем-то напоминает Малевича, – отозвался Богачев.

Ромка заликовал:

– Значит, клево, да? Мой друг ее знаете как назвал? «Красный круг». А первоначально она носила название «Суперсупрематизм». Вы можете выбрать любое из двух, какое вам больше понравится. И еще… И еще он просил узнать, сколько она может стоить.

Павел Петрович с сожалением посмотрел на Ромку:

– Столько, сколько затрачено на холст и краски. В том случае, если на нее найдется покупатель.

Ромка так и застыл с картиной в руках, ушам своим не поверив. Он, конечно, не предполагал, что Павел Петрович назовет астрономическую сумму – понятное дело, художник он неизвестный, ничем пока не прославился, – но претендовал на вполне приличные деньги и уже давно продумал, что купит на них в первую очередь, что потом. На вожделенный скутер он не рассчитывал, а вот на цифровую видеокамеру – вполне.

– Как это? – растерянно проговорил он. – Это же прекрасная картина! Она в сто раз ярче, чем у вашего Малевича. И лучше, потому что я, то есть мой друг, ее усовершенствовал.

– Такую картину может написать любой, – терпеливо сказал Павел Петрович.

– Ну, а в Малевиче что такого особенного? – упрямо возразил Ромка. Уголки его губ опустились, голос предательски задрожал. – Так, как он, тоже многие могут.

– Видишь ли, – медленно ответил Богачев, и Лешка поняла, что он старается подбирать такие слова, чтобы ее брат не очень на него обижался. – Казимир Малевич был реформатором искусства двадцатого века. Основоположником. У него нашлось множество последователей, но это было уже потом, ты понимаешь? А твой друг вновь решил изобрести велосипед, и даже не изобрести, а воссоздать по готовой схеме, не подозревая о том, что его давно обкатали и модифицировали. Так что посоветуй ему создать свое направление в живописи, и тогда он тоже войдет в историю. Скажи мне, о чем ты, вернее твой друг, думал, когда писал свою картину?

– Ну, о том, чтобы получилось красиво.

– А вот Малевич, к твоему сведению, отвергал всяческую «красивость» и руководствовался своей особой философией.

Лешка вспомнила, что Дарья Кирилловна говорила им о Малевиче, но тогда Ромка пропускал ее слова мимо ушей, завороженный огромной ценой полотна художника. Вот и сейчас он жалобно спросил:

– Так вы что, не повесите ее у себя на стенку?

Павел Петрович помялся, а потом сказал:

– Знаешь такое выражение: «Платон мне друг, но истина дороже»?

– Я все знаю, – буркнул Ромка. – Но неужели эта картина хуже некоторых, например, на Арбате?

– Там всякие картины. Должно быть, есть и не лучше. Но подобные этой сейчас и там не пользуются спросом.

В досаде бросив свой холст на кресло, Ромка выскочил из кабинета в зал и оглядел висящие на стенах произведения незнакомых ему художников.

– Лешк, – прошептал он, – да неужели все эти скучные пейзажи, натюрморты и портреты лучше моего «Круга»?