Почерк - [52]

– Полиция, районное отделение Двенадцатой Верхней. Откройте. Срочно.

Дверь открылась, они пошли по коридорам. Небо было со всех сторон, но это было черное ночное небо, и голова не кружилась. Разбуженный сотрудник Центра, совсем молодой человек, встретил их в Комнате Встреч.

– Что-то случилось, – сказал сержант.

– Я понял, – ответил молодой человек, – а что?

– Вот он знает, – сержант показал на майора.

Майор шагнул вперед. От него пахло лесной землей.

– Мне нужно посмотреть мои настройки сохранения.

Молодой человек не сказал: «Вы что, не могли подождать до утра?» или «Для этого нужно специальное разрешение». Он сказал:

– Пойдемте.

И они пошли по другим, но таким же коридорам, и майор с каждым шагом ощущал радость оттого, что он не другой, но такой же, а просто тот самый, живой. Он приник к экрану с настройками.

– Вам помочь? – спросил молодой человек. От его рубашки пахло цветами.

– Где здесь функции дома?

– Вот, в правом верхнем… Да… И вниз…

Слегка расфокусировав взгляд, боясь увидеть не то, чего ждал, майор медленно спустился вниз по пунктам. И улыбнулся. И, как крылья ангела, погладил курсором крылья галочки в окошечке «Вид из окна».

В десять утра солнце светило ярко, где-то внизу можно было разглядеть птиц. Превратившись в одно большое крыло, они пересекали реку.

– Мы все выяснили, – сказал майор.

Женщина допивала второй стакан воды.

– Пойдемте.

Сели в машину и поднялись к Верхней Трехсотой, к Центру Восстановления. Молодой человек уже ждал их.

– Пойдемте, – сказал и он.

Прошли в ту комнату, куда обычно не пускают.

– Смотрите, – сказал майор, – вот настройки вашего Вани. Везде все стоит: работа, близкие, запахи, музыка.

– Да.

– А теперь «Вид из окна». Что видите?

Женщина видела то же, что и все: галочки не было.

– Галочки нету, – сказала она, – и что это значит?

– Это значит, – сказал молодой человек, – что последнее сохранение у него произошло тридцать пять лет назад.

– Но он прожил со мной столько лет, и мы каждый день смотрели в окно, видели одно и то же.

– Да, так было. Но после восстановления все стерлось, этого уже не вернуть, потому что галочка не стояла, и вчера, когда вы открыли шторы, он вернулся к последней сохраненной версии. Он увидел в окне то, что видел мальчиком в детстве.

Женщина молчала.

– Но есть и хорошая новость, это сохранено. Хотите посмотреть?

– Да, – сказала она.

На экране заколыхались старомодные занавески. Кисть мальчика их отдернула. Потом отворила окно. Поздняя трава в саду была видна близко и отчетливо. Ничего не скажешь, качество видео у нас уже тогда было отличное. Дом стоял на земле, это был первый этаж. Трава зеленела внизу экрана, а сверху свисала ветка яблони. Какая-то птица села на землю, зашуршала клювом по листьям. Немного поодаль спиной к камере стояла на коленках девушка лет пятнадцати. Она вышла из дома, накинув только рубашку, коленки испачкала земля, девушка собирала упавшие яблоки в деревянный ящик. Потом обернулась (ничего не скажешь, хорошенькая) и посмотрела в камеру, то есть в глаза мальчику. Мальчик шагнул ей навстречу.

Женщина смотрела на экран.

– Будете восстанавливать? – спросил майор.

2017

Гастон

Это случилось в 1947 году далеко от Благовещенска, во французском городе N. Его название я не буду упоминать, потому что мог бы тем самым подвести молодого человека по имени Гастон. Сорок седьмой год был не очень давно, даже люди, жившие в то время, живут сейчас, но с другой стороны, многого, что возникло после и что мы считаем существовавшим с сотворения мира, еще не было. Никто не знал Элвиса, не полетел Гагарин, не случилось Вьетнамской войны, а ретростиль пятидесятых находился в будущем. Тем не менее, многое и тогда уже существовало. Например, пекарни и булки, которые выпекают на рассвете. Запах булок поднимался вверх в коридоре узкой улицы, где 6 мая 1947 года около восьми утра Гастон стоял на балконе. Он облокотился на ограду, пережившую обе войны, предплечья согрелись от металла, а обнаженная спина – от солнца. Еще недавно худой и болезненный, он поправился за зиму, мясо наросло на костях. Гастону нравилось, как печет лопатки, он даже лучше их чувствовал слегка обгоревшими и с любопытством рассматривал внизу все, что можно рассмотреть. Например, посетителей булочной или цветы на окнах. В видимом только с его балкона дворике в тени стен и деревьев пятидесятилетний старик складывал в сарай метлы и грабли. И Гастон еще раз опустил плечи, потом еще раз расправил и подумал, что бог здорово устроил, что ему двадцать лет и у него есть спина и лопатки. Но особенно ему нравилось, что балкон прятался за густой кроной каштана и что он мог видеть всех, а его спины – никто.

Он приехал сюда с севера. Работы дома не было, мирной профессии приобрести не довелось, а военная, снайпера, которой он научился еще мальчишкой, теперь была ни к чему.

Сначала Гастон сам не понимал, зачем покинул родные места, и в дневных и в ночных разговорах с собой твердил то же самое, что и остальным: «Заводы, шахты пустуют, не прокормишься. Пока молодой, нужно податься куда-нибудь». И с этими мыслями снялся с места, стал ездить по городам. Прошло два года. Постепенно Гастон стал понимать причину своих скитаний. Как-то в августе 1946-го он нанялся помогать одной крестьянской семье. Две недели тяжелой работы вымотали его, но больше всего вымотал страх того, что кто-то за ним наблюдает. Хозяин не давал спуску, покрикивал: «Не прячься, я всегда должен знать где ты и что делаешь». Но хозяин часто отлучался в поле или соседнюю деревню, а страх оставался. К исходу второй недели Гастон понял, что все это оттого, что деревня – не город, что тут всего-то две улицы, и человека видно отовсюду. Тогда он уехал, не дождавшись жалованья, наскоро глотнув хозяйского молока. Оказавшись в маленьком городе, он успокоился, намотав не один километр в лабиринте улиц, которые были довольно прямыми и не были лабиринтом, пока он не прошелся по ним много раз во все стороны. Но через месяц, сидя в кафе за чашкой кофе (что было его мечтой и что он мог теперь себе позволить), Гастон прочитал в газете: «Наконец-то в нашем известном на всю Францию городе пройдет осенний этап автогонок». И просидел над этими строками неизвестно сколько, а потом обнаружил, что кофе в чашке холодный. И понял, что город, который казался таким невидимым, с такими запутанными улицами, оказывается, «известен на всю Францию». Он дошел до табачного магазина, купил карту. Ну… На всю – не на всю, а на карте город был обозначен. Гастон сел на поезд и уехал в южную сторону.