Почерк - [15]

Погода испортилась. Покуда ехали, серый январский день был не чернее обычного, в воздухе висело, не двигаясь, снежное облако, видно было довольно. Теперь же тучи пришли со всех сторон.

– Ничего, – сказал Пушкин в ответ на испуганный взгляд создателя, – даже хорошо для усиления напряжения.

Зарядили холостыми, чтобы пламя из стволов вырывалось. Дантес полуспал, словно отсутствовал.

– Когда стрелять? – спросил он Пушкина.

– Когда сходиться начнем. Все как в жизни, друг мой, как в жизни.

Создатель замахал руками, подбежал к Пушкину, упал и стал что-то выть. Солдаты его схватили и вернули обратно. Велели запустить машину. Пушкин улыбнулся: мол, все будет хорошо.

Данзас закричал:

– Сходитесь!

Пошли. Машина стала забирать всю жизнь, которую видела перед собой. Поздний январский свет, снежинки в легкой дымке, озябших, мечущихся против ветра галок. Дантес играл неважно, шел в полусне, а Пушкин был тверд и собран. Раздался выстрел. Он упал.

– Очень интересно наблюдать, – повторил Николай.

Бенкендорф не был в большом восторге от этого маскарада, он переживал, что не прислушались к его идеям.

– Александр Христофорович, – обнял его Николай, – это только начало. Долг наш, как современников, в первую очередь взять в машину первого поэта России. А уж после спокойно займемся патриотическим воспитанием студенчества и пейзажами для солдат.

Вдруг послышались крики, все кинулись к Пушкину. Он стонал, как будто и вправду был ранен. Бенкендорф и Николай, обеспокоенные, сошли с саней.

Подбежал Данзас:

– Пушкин ранен!

Подошли ближе. Испуганный, зажимающий рану поэт еле дышал. Доктора не было, да и к чему его было везти с собой?

Бенкендорф схватил Дантеса, затряс:

– Ты что наделал, сукин сын!

Словно очнувшийся Жорж-Шарль сам был испуган и только шептал через плечо графа государю:

– Votre Majesté, je n’y suis pour rien! Je suis là par hasard, sur la demande d’Alexandre[3].

Бенкендорф выхватил из рук Дантеса пистолет, осмотрел его.

– Государь, выстрела не было.

Николай посмотрел, и действительно: порох на полке лежал нетронутым. Заозирались по сторонам, но на сотни шагов были только тучи да галки.

– Кто стрелял? – громовым голосом прокричал граф.

Солдатам было велено обыскать присутствующих. Оружия ни у кого не обнаружилось. Пушкина понесли в сани.

– Везите домой и сразу же отправьте к нему моего личного доктора, Николая Федоровича, – приказал государь Бенкендорфу.

– Позвольте поручить это родственнику, а мне надобно сразу разобраться с уликами, иначе потом никогда правды не узнаем.

Так и условились. Солдаты осторожно погрузили Пушкина в сани, Дантес его обнял. Тронулись.

Бенкендорф вернулся к месту выстрела. Здесь оставались только изобретатель и Николай. Граф встал на место Пушкина, проделал его путь, оглядываясь по сторонам. Приложил руку к животу, к тому самому месту, откуда сочилась у поэта кровь. Поднял голову по линии полета пули. Взгляд его пришелся на машину. Изобретатель упал на колени и заскулил.

5

Николай пересмотрел сцену дуэли и один, и два, и счету нет сколько раз. Все было так, как виделось при чтении романа. Вот подъехали, вот взяли пистолеты, стали сходиться. Ветер пронес близко, словно у носа, ветку валежника, облако снега заклубилось вдали.

Показались две фигуры. Дантес шел медленно, полуспал, а Пушкин шагал уверенно, натурально, как в театре. Потом упал. Было отчетливо видно, что Дантес не стрелял и сам удивился произошедшему.

Разгадки не было. Время, взятое в машину, осталось в машине и в прошлом, в которое уже не было возврата.

Приходил Жуковский. Принес записку от Пушкина.

Там было: «Государь, я поплатился жизнью за свои грехи и игры, позволенные одному лишь Создателю. Молю не оставить после смерти жену мою и детей. Жду царского слова, чтобы умереть спокойно».

Сдерживая слезы, Николай написал: «Прости и ты. Все вышло по моей вине, и я более достоин смерти как зачинщик безбожной идеи. Не мучай себя. Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки».

Жуковский ушел, и Николай не сдержал слез. Он думал, что вот еще теперь, в эту минуту, Пушкин жив. Смертельно ранен, но жив и может говорить или писать записки. А через час, два, завтра утром – умрет. Пройдут годы, забудутся его голос, черты… Впрочем, черты остались. Николай захотел взглянуть еще раз на парус, но сдержался, чуя в этом дьявольское наваждение. Упал в кресла и заснул.

Очнувшись, он увидел Жуковского и личного своего медика Николая Федоровича. Лица их были темны, сомнений не оставалось. Оставалось только произнести страшное.

– Случилось, – сказал Жуковский. Так же, как и Николай, он чувствовал вину и так же был сражен мистической тайной произошедшего.

6

Утром Николай пригласил Жуковского и Бенкендорфа к себе в кабинет. На государе был военный мундир, голос звучал официально.

– Господа, произошло страшное. Мы потеряли первого поэта России, потеряли часть самих себя. Но главное теперь – забыть об этой истории, не дать ни малейшего повода обществу и газетчикам узнать. Слушайте хорошенько: никакой машины не было! Была простая дуэль!