Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще - [64]

Это была интеллектуальная программа, которую отвергал Малиновский. Однако в известном смысле странно, что данный вопрос вообще был поднят. Если эволюционистам нужно было задокументировать прогресс, то почему бы им было не делать этого напрямую, пользуясь археологическими данными — физическими остатками от действительных доисторических обществ, — вместо того чтобы делать это косвенно, пользуясь данными антропологических наблюдений за современными группами и предполагая при этом, что они являются пережитками прошлого? Ответ здесь таков: сто лет назад археологи попросту очень многого не знали. Серьезные раскопки только-только начались, так что эволюционистам приходилось комбинировать скудную информацию из археологических материалов с дополнительными деталями из древней литературы и случайных этнографических отчетов. Благодаря этому Малиновскому и подобно ему мыслящим антропологам было крайне легко объявлять реконструкции эволюционистов просто россказнями.

Археология — молодая наука. Всего три века назад наши самые старые свидетельства об истории — китайские пять классических книг, индийские Веды, еврейская Библия и греческий поэт Гомер, — простирались в прошлое не более чем на 1000 лет до н. э. Все, что предшествовало появлению этих шедевров, было покрыто мраком. Простой акт выкапывания предметов все изменил, но для этого потребовалось время. Когда Наполеон вторгся в Египет в 1799 году, он привез с собой множество ученых, которые скопировали или увезли десятки древних надписей. В 1820-х годах французские лингвисты открыли секреты этих иероглифических текстов, что сразу же добавило две тысячи лет к задокументированной истории. Чтобы не отстать, британские исследователи в 1840-х годах проделывали штольни в разрушенных городах на территории современного Ирака или же, вися на на веревках, переписывали царские надписи в горах Ирана. И еще до того, как закончилось то десятилетие, ученые могли уже читать древнеперсидские и ассирийские тексты и изучали мудрость Вавилона.

Когда Спенсер начал писать об этом прогрессе в 1850-х годах, археология все еще была скорее авантюрой, нежели наукой, изобилуя вполне реальными Индианами Джонсами. Только в 1870-х годах археологи начали применять в своих раскопках геологический принцип стратиграфии (поскольку, если исходить из соображений здравого смысла, самые верхние слои Земли в конкретном месте должны были образоваться после слоев, лежащих ниже, то мы можем использовать последовательность отложений для реконструкции порядка событий), и только в 1920-х годах стратиграфический анализ стал господствующим методом. Археологи все еще зависели от увязки изучаемых ими местонахождений с событиями, упомянутыми в древней литературе. Поэтому вплоть до 1940-х годов находки из большинства частей мира находились в тумане предположений и догадок. Этому пришел конец, когда физики-ядерщики открыли радиоуглеродное датирование, используя распад нестабильных изотопов углерода в костях, древесном угле и других органических находках для того, чтобы сказать, каков возраст этих объектов. Археологи начали упорядочивать доисторические времена, и к 1970-м годам стала оформляться глобальная общая схема.

Когда в 1980-х годах я обучался по магистерской программе, один или два ведущих профессора все еще утверждали, что, когда они были студентами, их преподаватели говорили им, что единственными важными инструментами в полевой работе являются смокинг и небольшой револьвер. Я до сих пор не уверен, следовало ли мне им верить, однако, какова бы ни была истина по данному вопросу, к 1950-м годам эра Джеймса Бонда определенно закончилась. Реальные прорывы во все большей степени происходили благодаря повседневному напряженному труду армии профессионалов, которые, рассеявшись по всему земному шару, рылись в поисках фактов и все дальше продвигались в доисторические времена.

Музейные хранилища переполнялись артефактами, а библиотечные полки стенали под тяжестью технических монографий. Но некоторые археологи беспокоились, что остается без ответа фундаментальный вопрос: что все это означает? Данная ситуация в 1950-х годах была зеркальным отражением ситуации в 1850-х: если когда-то для крупной теории искали данные, то теперь данные буквально вопияли о необходимости теории. Вооруженные своими с таким трудом добытыми результатами, ученые-обществоведы середины XX века, особенно в Соединенных Штатах, ощущали готовность начать новый этап теоретизирования.

Называвшие себя неоэволюционистами — чтобы показать, что они являются более продвинутыми, нежели «старые зануды» — «классические» эволюционисты типа Спенсера, — некоторые ученые-обществоведы начали утверждать, что, хотя это просто замечательно — иметь так много фактов, с которыми можно работать, однако масса свидетельств сама становится частью проблемы. Важная информация оказывается похороненной в огромном количестве отчетов антропологов и археологов, изложенных в форме запутанных и неупорядоченных повествований, или в исторических документах. Короче, все это было недостаточно научным. Неоэволюционисты считали, что, дабы выйти за пределы леса типологий XIX века и создать общую объединяющую теорию общества, им необходимо трансформировать эти повествования в числовые данные. Измеряя различия и присваивая им значения в баллах, они могли бы ранжировать общества, а затем искать корреляции между полученными баллами и их возможными объяснениями. В итоге они могли бы обратиться к вопросам, которые могли бы оправдать вообще все потраченное время и все деньги, выделяемые на археологию: существует ли только один путь эволюции обществ или же таких путей множество; группируются ли общества на отдельных эволюционных этапах в кластеры (и если да, то каким образом они переходят от одного этапа к другому); можно ли объяснить все на основе единственной характеристики — к примеру, такой как население или технология (или, если на то пошло, география).