Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках - [19]

И тут встает серьезный вопрос: когда на самом деле мог появиться советский человек как массовое явление? Как писал Лев Троцкий в своей работе «Мировая революция», изданной накануне его смерти, в конце 1930-х не более 8–9 % населения можно было отнести к советской «политической нации», к советским людям в точном смысле этого слова. Кстати, как показывает в своих исследованиях архивист-историк Александр Донгаров, и Сталин не имел особых иллюзий по поводу советскости подавляющей части населения. В беседе с посланцем президента Рузвельта А. Гарриманом осенью 1941 года Сталин признал: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию: не будет сражаться и за советскую власть»[29]. И Сталин знал, о чем говорил. За 5 месяцев лета – осени 1941 года 3 800 000 красноармейцев сдались в плен, а 1 200 000 человек дезертировало. Из этих 3 миллионов 800 тысяч пленных 200 тысяч были перебежчиками. Из 2 миллионов 400 тысяч выживших в немецких лагерях советских военнопленных 950 тысяч, т. е. 40 %, поступили на службу в Вермахт и национальные антисоветские формирования. И только тогда, как хорошо показывает Василий Гроссман в своем романе «Жизнь и судьба», когда война превратилась в отечественную, в защиту национального достоинства русского народа, героизм русского солдата стал массовым явлением, и стала возможной великая Победа 1945 года.

Реальная история СССР говорит о том, что советскость как личная связь с государством появилась только тогда, когда она соединилась с русскостью. И это произошло именно во время Великой Отечественной войны. Но, как показала дальнейшая история страны, советскость как вера в идеалы коммунизма, советскость как желание жить и работать только для «дальних» и великой идеи коммунизма, как массовое явление так и не появилась. И вина в этом не Хрущева, как говорят идеологи нынешнего славянофильского патриотизма. Если бы Хрущев не начал политику очеловечивания советской жизни, не начал платить колхознику за трудодни, переселять рабочих из бараков в пятиэтажки, выпускать сотни тысяч невинно осужденных, и прежде всего матерей, из Гулага, то, наверное, СССР не просуществовал бы и до 1991 года. Нельзя было никогда, ни при каких условиях марксистскую утопию идеальной личности реализовать в действительности. Действительно ли русская баба, Коробочка Николая Гоголя, со своей страстью собирания в кубышку на всякий случай всего на свете, могла стать «передовицей», несущей в своем сознании идеал безвозмездного коммунистического труда? Несколько дней назад водитель, везший меня с дачи на передачу к Владимиру Соловьеву, рассказывал о своей уникальной тете, фронтовичке, члену партии, которая с поля боя выносила раненых солдат. Она была героиней войны, но после ее смерти (она была на протяжении многих лет руководителем медпункта на своем заводе) ее сестре досталось от нее наследство в виде 20 трехлитровых бутылей спирта. И водитель Ваня рассказывал мне, что, оказывается, его тетя каждый день старалась выносить с завода понемногу спирта, и хотя сама не пила, но постепенно наполняла эти бутыли. Нет, убежден, русская Коробочка как была Коробочкой, так и осталась, и советская власть ничего здесь не изменила.

Я ни на чем не настаиваю. Но при оценке того, чем на самом деле был этот новый советский образ жизни, рожденный Октябрем, возникает множество новых вопросов, на которые мы до сих пор не дали ответа. А можно ли при экономической системе, отличительными чертами который был дефицит, нехватка предметов питания, одежды обуви, когда для многих центральной проблемой жизни была проблема выживания, создать какого-то нового человека с какой-то новой мотивацией? Я лично думаю, что нельзя было всю страну превратить в монастырь, где люди только думают о Боге и о спасении души. Монастырь потому и монастырь, что он для избранных.

Все дело в том, что даже в идеале монашеской жизни было больше реалистичного, было больше связи с интересами отдельной личности, чем в идеале коммунистической жизни, который в годы гражданской войны навязывал России марксист Ленин. Да, монах в монастыре работает без мысли о материальном вознаграждении. Но, тем не менее, он же работает не во имя общего, а во имя спасения своей собственной души. Он при помощи «безвозмездного труда» хочет прийти в рай, прийти к Богу. А тут советский идеал требовал от простого человека, чтобы он забыл и о своих детях, и о своих ближних, и отдал всю свою энергию беззаветному служению идее победы мировой революции. Откровенная утопия. Тем более в условиях, когда подавляющая часть крестьян жила в отдельном старом доме, построенном еще до революции, и после 1934 года спасала себя тем, что выкармливала свиней и пасла коров.

И здесь встает страшный вопрос, о котором мы забыли во всех нынешних дискуссиях. Почему, как только по тем или иным причинам уходила, распадалась советская власть, практически ничего не оставалось от советского человека, от того, что называлось «социалистическим образом жизни»? Есть советская власть – есть особый образ жизни, нет советской власти – все возвращается к тому, что было до революции, до «октябрьского переворота» Ленина и Троцкого. Ведь то, что мы наблюдали в начале 1992 года, речь о погромах на предприятиях, брошенных властью, о массовых разграблениях машинно-тракторных станций и даже брошенных властью предприятиях оборонной промышленности, происходило и раньше. К сожалению, из-за страха оказаться среди очернителей, наши литераторы так и не написали ничего серьезного о жизни и мыслях советских людей, которые на несколько лет оказались в зоне гитлеровской или румынской оккупации. Кстати, многие оставшиеся в живых представители дореволюционной одесской интеллигенции во время оккупации выехали жить в Румынию. А потом наш СМРЕШ их отлавливал и отправлял в Гулаг.