Почему плакал Пушкин? - [54]

Журналов ваших я не читаю; кто кого? Скажи Дельвигу, чтоб он крепился…»

Со времени первой публикации, с 1885 года, текст печатался не вполне исправно: «чтоб они меня ждали через 25 дней». Однако первоначальное «25» отчетливо переправлено Пушкиным на «35».

А какая цифра стоит в письме к Наталии Гончаровой от конца августа 1830 года? Никакой цифры там нет, там вообще не говорится ни слова о сроках возвращения.

Так кто же «невеста», которая «перестала мне писать»? Кто угодно, но только не Наталия Николаевна. Ибо ей, в тот самый почтовый день, Пушкин пишет: «Письмо ваше от 1-го октября получил я 26-го».

Надо воздать должное тому, сколь тщательно Пушкин морочит голову возможным непрошеным читателям чужих писем. Для придания сходства с письмом к Плетневу, он и у Наталии Гончаровой спрашивает: «Где вы, что вы? ‹..› Если вы в Калуге, я приеду к вам через Пензу…»

Калуга упоминается в обоих письмах. Но «Карлово» – только в письме к Плетневу!

Вся суть в том, что рядом с Карловым, невдалеке от имения Булгарина, находилась дача Бенкендорфа. Значит, он и есть «невеста», которая не пишет, оставляя поэта в тревожной неизвестности.

Заодно попробуем определить, о ком сказано «где моя». Возможно, опять-таки Бенкендорф.

А где «гуляет вольная луна», где находится «мой цензор», царь Николай, – сие было известно из газет. 7 октября 1830 года «моя», то есть «мой», уехала, то есть уехал, из чумной Москвы.

Намек: «да жду погоды» делается не впервые. Сравните в письме к Жуковскому от октября 1825 года: «…итак погодим, авось ли царь что-нибудь решит в мою пользу. ‹…› Милый мой, посидим у моря, подождем погоды».

Читатели письма от октября 1830 года – Плетнев, тот же Жуковский и Дельвиг – должны были, как и пять лет назад, припомнить скрытую цитату, строфу из начальной главы «Онегина»:

Придет ли час моей свободы?

Пора, пора! – взываю к ней;

Брожу над морем, жду погоды,

Маню ветрила кораблей.

Под ризой бурь, с волнами споря,

По вольному распутью моря

Когда ж начну я вольный бег?

Пора покинуть скучный брег

Мне неприязненной стихии…

Видимо, какое-то время Пушкин питал надежду получить положительный ответ насчет «погоды». Но прошло без малого два месяца, кончился сентябрь, кончается октябрь, а ничего не видно и не слышно.

Перечитаем – в нашем истолковании – наиболее важные места из последнего письма:

«Ну уж погода! ‹…› Да отдаленность, да неизвестность – вот что мучительно. ‹…› [Бенкендорф] и перестал мне писать, и где он, и что он, до сих пор не ведаю. Каково? то есть, душа моя Плетнев, ‹…› до того доходит что хоть в петлю».

Укрытые в письмах к Плетневу обиняки содержат ранее нам неизвестные оценки. Вот письмо от 9 сентября. Вместо «невеста» будем читать «Бенкендорф», вместо «жена» – «царь»:

«Ты не можешь вообразить как весело удрать от Бенкендорфа, да и засесть стихи писать. Царь не то что Бенкендорф. Куда! Николай – свой брат. При нем пиши сколько хошь. А Бенкендорф пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает…»

Говоря то же самое иными словами, «холостое» состояние, когда Пушкина еще не сговорили с «невестой», было не в пример свободней. «Невеста» – навязанный царем поэту Бенкендорф – оказалась подозрительней и придирчивей, чем обычный, нижайший цензор, чем тупейший и трусливейший Щеглов.

Разумеется, не следует усматривать «тайны письмена» чуть ли не в каждой строчке. Было бы ошибкой утверждать, что в письмах к Плетневу нет ни слова о делах семейных.

Когда Пушкин пишет: «Дела будущей тещи моей расстроены», – речь идет о Наталии Ивановне Гончаровой. А когда не о «будущей теще», а о теще говорится, что она «меня не понимала да хлопотала о приданом, чорт ее побери», – на сей раз скорее всего имеется в виду Бенкендорф.

Однако вовсе не обязательно ограничивать значение слова «приданое» каламбурным, подставным смыслом. Как раз с Бенкендорфом начинал Пушкин переговоры по поводу самого что ни на есть вещественного «приданого». Письмо с просьбой о разрешении переплавить и продать «медную бабушку» – бронзовую статую Екатерины II – Пушкин отослал Бенкендорфу 29 мая 1830 года. Затем 7 июня поэт писал владельцу статуи, деду невесты, Афанасию Николаевичу Гончарову:

«Что касается до памятника, то я тотчас по своем приезде в Москву писал о нем Бенкендорфу. Не знаю, уехал ли он с государем и где теперь он находится. Ответ его, вероятно, не замедлит».

Ему же, А. Н. Гончарову, Пушкин отвечал из Болдина 9 сентября:

«Сношения мои с правительством подобны вешней погоде: поминутно то дождь, то солнце. А теперь нашла тучка…»

При помощи стихотворной цитаты насчет вольной луны и «облака любого» примерно то же самое Пушкин вскоре перескажет в письме к Плетневу.

Цепочку догадок поддерживают и другие близкие совпадения:

а) к Гончарову: «Не знаю, уехал ли он ‹…› и где теперь он находится».

б) к Плетневу: «Не знаю, где моя; надеюсь, что уехала ‹…› но куда? ‹…› ничего не знаю».

С какой стати Пушкин в письмах к Плетневу жаловался: «Мне и стихи в голову не лезут, хоть осень чудная…»?

Не пройдет и месяца, как тому же Плетневу, своему издателю, поэт отошлет иное признание: «Я в Болдине писал, как давно уже не писал. ‹…› Сверх того, я написал около тридцати мелких стихотворений. Еще не все…»