Почему плакал Пушкин? - [52]

Второе письмо от Н. Н. Гончаровой пришло в конце сентября. Третье только что, 26 октября. Но что же тогда кроется под вопросом: «Где моя?»

Нельзя ли тут, в письме к Плетневу от 29 октября, подразумевать некую особо важную рукопись? Сразу приходит на ум «Моя родословная». Не получается: стихи эти, кажется, еще не написаны. А если вчерне и написаны, то еще никому не отосланы. Не имеется ли в виду «моя трагедия»? Не получается: издание «Бориса Годунова» дозволено, идет своим чередом, об этом Пушкин в тех же письмах спрашивает отдельно, напрямик.

Быть может, где-то ходит по рукам Десятая глава «Онегина»? Не получается: ни о чем подобном до нас не дошло ни звука.

Что остается? Довольствоваться отрицательным выводом? Значит, мол, никакой тайнописи не было? А что было? Всего-навсего повышенная чувствительность порывистого, противоречивого поэта?

Пока что, не отвлекаясь на спор, будем искать смысл, цель всего, что кажется непонятным. Например, не может не озадачить фраза из первого болдинского письма к Плетневу: «Прости ж, моя милая».

Тут не опечатка. Печатают в точности так, как написано. Между тем такая форма обращения в других письмах к Плетневу не встречается. Не вправе ли мы усмотреть некий игровой намек? «Друг Плетнев, кое-что из сказанного понимай наоборот, не в женском, а в мужском роде…»

Для пробы приведем отрывок: «…а она, как баба, у которой долог лишь волос, меня не понимала да хлопотала…»

Перестроим это место в мужской род: «…а он, как баба, у которой долог лишь волос, меня не понимал да хлопотал о приданом, черт его побери».

Сочетание «он, как баба» выглядит, пожалуй, естественнее, чем «она, как баба». Яснее проступает подразумеваемая часть: «долог лишь волос, а ум короток».

Другой слой подразумеваний состоит из определений, так сказать, семейственных. «Жена» и «мать невесты». «Невеста» и «теща». Однако тут нет твердой шкалы постоянных прозвищ. Перед нами – скользящая цепочка намеков. Иносказания чередуются в зависимости от того, которое придется к месту, прозвучит более гладко, не вызовет подозрений у постороннего глаза.

Вот почему одно и то же лицо может иметь несколько обозначений. При изучении текста выясняется, что «невеста» и «жена» – это разные персоны, а «невеста» и «теща» – один и тот же человек. По всему вероятию, не кто иной, как граф Александр Христофорович Бенкендорф. К нему и относится вышеприведенная фраза: «От того-то я тещу и торопил; а он, как баба…»

Соответственно жена, молодая жена, мать невесты – опять-таки один человек, государь император Николай Павлович.

Возможно, что некое иносказание заключено и в слове, которое выглядит вполне невинно, взаправдошно: «приданое».

Вольная луна

Одно из болдинских писем к Плетневу много лет спустя поступило в хранилище в составе бумаг В. А. Жуковского. Значит, Жуковский не только читал эти письма, но и впоследствии мог возвращаться к их тексту.

Кроме того, разбирая архив Пушкина, Жуковский, вероятно, обратил особое внимание на письма от Бенкендорфа. Из них видно, что на голову поэта падали нарекания и отказы. Вот краткая и неполная сводка за годы 1829-й и 1830-й.

Почему странствовал за Кавказом и посещал Арзрум, не испросив позволения? Прикомандироваться к действующей армии? Нельзя, «поелику все места в оной заняты».

В Париж и в Италию? Нельзя, так как «это слишком расстроит Ваши денежные обстоятельства и, к тому же, отвлечет Вас от Ваших трудов».

«Вы внезапно рассудили уехать в Москву, не предваря меня ‹…› о сей Вашей поездке».

В Китай? Поздно, все места в составе нашей миссии заняты.

В Полтаву? Его Величество «запрещает Вам именно эту поездку».

Отголоски сетований Пушкина слышатся в памфлете Жуковского, написанном после гибельной дуэли и обращенном к Бенкендорфу.

«Ваше сиятельство не могли заметить этого угнетающего чувства, которое грызло и портило жизнь его ‹…› эти выговоры, для вас столь мелкие, определяли целую жизнь его: ему нельзя было тронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу, ему нельзя было произвольно ездить и по России, ему нельзя было своим друзьям и своему избранному обществу читать свои сочинения, в каждых стихах его, напечатанных не им, а издателем альманаха с дозволения цензуры, было видено возмущение.

Позвольте сказать искренно. Государь хотел своим особенным покровительством остепенить Пушкина и в то же время дать его гению полное его развитие; а вы из сего покровительства сделали надзор, который всегда притеснителен…»

В связи с приготовлениями к женитьбе Пушкин заранее обратился к властям. Он просил разъяснить, каково, собственно, его положение. Не находится ли он на дурном счету? Вправе ли он жениться? В ответ получил письменные заверения: его желание вступить в брак одобряется, никаким стеснениям он не подвергается.

На фоне обрисованной Жуковским картины перечитаем фразу: «Доселе он я – а тут он будет мы. Шутка!»

Она означает: покамест Пушкин был один – ему отвечали отказами, запрещали любые поездки. «А тут он будет мы». Двое…

Доселе речь шла просто о путешествии. Теперь совсем другое дело! Вековой обычай…

Посмеют ли они снова отказать? Уже не одному, а двоим? Это будет неслыханная бесцеремонность, верх неприличия.