Почему море соленое - [41]

Вообще я часто ловлю себя на том, что мне хочется стать выдающейся личностью. Наверное, это плохо, не скромно, но вот хочется, и все. Не для славы, не для аплодисментов, а просто хочется сделать что-нибудь выдающееся и полезное. Ведь слава — не главное. Польза — вот что главное. Раньше я этого как-то не понимала, а сейчас начинаю понимать. Может быть, потому, что мы здесь тоже ищем для людей.

Хотя ты и пишешь, что у меня слишком розовое представление о твоей службе, я тебе все-таки завидую. Я никогда не видела моря. Но в нем должно быть что-то особенное, не похожее ни на что другое. Уже одно ощущение того, что под тобой такая ужасная глубина, чего-нибудь да стоит. А ты не боишься? Ты смотри, будь осторожнее! А то ты ведь тоже отчаянный. Помнишь, как прыгал с моста за моей шляпкой? Глупо — шляпка и жизнь, разве можно рисковать из-за шляпки? А тогда мне понравилось, что ты прыгнул. Вообще мы были глупыми. Вот сейчас я начинаю понимать, что в жизни очень много пустяков, на которые просто не стоит обращать внимания. Иначе всю жизнь можно разменять на пустяки.

Сейчас слушала сводку погоды. У вас два градуса тепла. А у нас утром было минус два, а сейчас, наверное, около ноля. Сейчас ровно половина одиннадцатого, ты думаешь обо мне. А знаешь, мне даже теплее от того, что ты в это время думаешь обо мне. Пожалуй, я сейчас быстро усну. Ладно? Спокойной ночи, милый!

Твоя Антоша».

23

— Вы кем хотели стать? — спросил меня старшина первой статьи Смирнов.

— Геологом. Хочу найти минерал аникостит.

— Первый раз слышу такое название.

— Так ведь его еще нет, этого минерала.

— Тогда все понятно. А я, между прочим, художником хотел стать. Рисовал. Получалось. При Третьяковке есть школа для особо одаренных детей. Вот в этой школе и учился. А теперь, как видите, служу.

— И бросили рисовать?

— Нет, почему же? Иногда пишу.

— Показали бы, товарищ старшина, — попросил я.

— Кое-что вы уже видели. В кубрике — «Закат над морем», а в кают-компании — «На рейде».

— А я думал, это Айвазовский.

— Ну, до Айвазовского мне далеко. Если хотите, кое-что еще покажу.

Мы пошли в старшинскую каюту, и Смирнов достал из шкафа несколько картин. Одни были написаны прямо на фанере, другие — на холсте, третьи — на бумаге и аккуратно наклеены на картон, некоторые оправлены в багетные рамочки.

Пейзаж.

Лунная дорожка. Легкая рябь на воде. Серебристый холодный блеск луны и моря. И где-то далеко желтый тусклый огонек. И странно: не чувствуешь ни холода, ни удручающей пустынности и бескрайности моря. На полотне нет ни одного признака времени года, но понимаешь, что это не зима и не осень, а лето. Видимо, все дело в огоньке, именно он оставляет ощущение тепла. Я не очень здорово разбираюсь в живописи, но понимаю, что картина написана не просто с настроением, а очень тонко и точно. Иначе тот же огонек мог, наоборот, лишь контрастировать с лунной дорожкой, подчеркивать морозный отблеск луны.

А вот карандашный набросок. Спящий ребенок. Голова наполовину утонула в подушке. Вихор на макушке, и над ним — непослушная прядь волос. Маленький, шаловливо вздернутый носик. На припухлых губах — едва уловимая, мечтательная улыбка. Наверное, мальчишке снится что-то приятное.

И опять тот же мальчик, тоже спящий. Но лицо уже хмурое, над переносицей — упрямая складка. И рука сжата в кулачок.

— Видите, какой у меня серьезный мужик, растет, — ласково говорит Смирнов.

Я не спрашиваю, почему мальчик везде — спящий, догадываюсь, что старшина чаще всего видит его именно таким.

А вот это Гога. Орлиный нос, жесткий взгляд, гордо вскинутый подбородок. Жаль, что Смирнов не изобразил его в фуражке с дубовыми листьями. Гоге это пошло бы. Я заметил, что морская форма больше идет брюнетам. На мне она сидит так себе, а на белобрысом Гришине вообще выглядит как-то неуместно…

— А это акварель, — Смирнов отдергивает занавеску, и я вижу над его кроватью уходящую в небо ракету.

И только потом замечаю тучу, низко нависшую над морем, нос корабля, мостик и часть ангара. Мне пока еще не довелось увидеть ракетную стрельбу, но чувствую, что и тут у Смирнова все как в жизни.

— Когда это вы писали? — спрашиваю я.

— Еще в прошлом году. Мы тогда приз Главнокомандующего получили за эту стрельбу.

— Товарищ старшина, вы бы не могли подарить ее мне? Очень нужно.

— Если вам нравится, с удовольствием, — Смирнов снял с переборки акварель и протянул мне.

Как только мы вернемся в базу, я пошлю ее отцу.

* * *

Собрание вел Саблин. Капитан 2 ранга Николаев сидел сбоку от него и внимательно слушал. Изредка он переводил взгляд с Саблина на нас, и мне показалось, что он видит каждого из нас насквозь. Я вспомнил, как он проводил у нас первое занятие, мне тогда понравилась его веселость. Теперь я его узнал больше, и нравился он мне тоже больше. Но сейчас он почему-то хмурился. Иногда взгляд его уходил куда-то дальше нас, он, вероятно, думал о чем-то совсем другом.

Саблин говорил спокойно, уверенно и, как всегда, четко. Он коротко сообщил об итогах и более подробно рассказал, какие задачи нам предстоит выполнять в новом учебном году.

— У кого есть вопросы?

— А увольнять сегодня будут? — спросил из угла Голованов.